Зрелость

Мы слушали Би-би-си, мы обменивались поздравлениями и усердно работали. Я начала третий роман, для которого нашла название: «Все люди смертны». Сартр продолжал писать «Отсрочку». Когда мы вернулись в Париж, он прервал работу над ней, чтобы написать новую пьесу. Как и первую, он начал ее писать, чтобы помочь дебютанткам. Сестра Ольги, Ванда, тоже хотела играть в театре: она посещала занятия у Дюллена, который в октябре поручил ей маленькую роль в «Мухах». К тому же Ольга-брюнетка вышла замуж за Марка Барбеза, руководившего в окрестностях Лиона фармацевтическим заводом и каждый семестр издававшего за свой счет роскошный журнал «Арбалет»; он печатал его сам на ручном печатном станке. Ему хотелось, чтобы его жена по-настоящему освоила профессию актрисы, он предложил Сартру написать для нее и для Ванды пьесу, которую легко можно было бы поставить и возить по всей Франции: заботу финансировать это турне он брал на себя. Идея создать очень короткую драму с одной декорацией и всего двумя-тремя персонажами понравилась Сартру. Он сразу подумал о ситуации при закрытых дверях: люди, изолированные в подвале во время продолжительной бомбардировки; затем ему пришла мысль запереть своих героев навечно в аду. Он с легкостью сочинил пьесу «За закрытыми дверями», которую сначала назвал «Другие» и которая под таким названием была напечатана в «Арбалете».

Я поклялась себе не оставаться на второй год на улице Дофина; задолго до каникул я попросила порекомендовать меня хозяевам отеля «Луизиана» на улице Сены, где проживали завсегдатаи «Флоры». В октябре я туда переехала; у меня в комнате стояли диван, полки, большой массивный стол, на стене — плакат с изображением английского солдата Королевской кавалерийской гвардии. В день моего вселения Сартр опрокинул бутылку чернил на палас, который хозяйка тут же велела убрать; но паркет мне нравился не меньше ковра. Я располагала кухней. Из моего окна я видела огромный цветник крыш. Никогда ни одно из моих пристанищ не соответствовало до такой степени моим мечтам; я собиралась оставаться там до конца моих дней. В другом конце коридора Сартр занимал тесную комнату, убогий вид которой не раз удивлял его посетителей; у него не было даже книг; те, что мы покупали, мы кому-то одалживали, и нам их не возвращали. Лиза и Бурла жили этажом ниже в большой совершенно круглой комнате. В коридорах мы часто встречали Мулуджи и красавицу Лолу; она была весьма популярна в «Луизиане», поскольку стирала и гладила рубашки четверых или пятерых жильцов из числа завсегдатаев «Флоры»: в ту пору, когда мыло не мылилось, требовалось немало самоотверженности, чтобы отстирывать задаром.

Материально мы были не так стеснены, как в прошлом году. Как было условлено, Сартр, сохраняя свой дополнительный курс в лицее Кондорсе, писал сценарии для фирмы Пате; впрочем, первый представленный им сценарий «Ставки сделаны» не получил одобрения экспертов фирмы. Дюллен поручил ему вести в очередь с Камиллой курс лекций по истории театра. У Галлимара вышел его труд «Бытие и ничто», однако он медленно прокладывал себе дорогу: говорили о нем совсем немного, и продавался он плохо. Что касается меня, то я радовалась тому, что не связана больше работой по графику; я ограничивалась тем, что раз или два в неделю ходила в Национальную библиотеку; с помощью Боста я делала выборку из старых сборников песен, фарсов, монологов, плачей и готовила монтаж для радио; эти передачи были невыразительны, но мне интересно было их придумывать.

Такие перемены способствовали привлекательности моего существования, но главное, были еще два обстоятельства, которые удачно обновили и улучшили его: публикация «Гостьи» и внезапный пышный расцвет дружеских связей.

Когда я приехала в Ла-Пуэз, «Гостья» только что вышла; я плохо себе представляла, какая судьба ее ожидает; Сартр был слишком тесно связан с моей работой, чтобы просветить меня на сей счет. Друзья отзывались о ней хорошо: то были друзья. «Признаюсь, я был удивлен, — заявил мне Марко весьма церемонно. — Я прочитал книгу залпом, очень интересно; но это роман для книжного киоска на вокзале». Я предполагала, что он будет недоброжелателен, и его реакция меня не задела. К тому же я предпочитала проявлять скромность. Четыре года я отдала этой книге, я целиком вложилась в нее, но теперь я от нее отошла. Мой оптимизм требовал, чтобы моя жизнь была нескончаемым прогрессом, и позволял мне с легким сердцем свысока относиться к этой работе новичка, в которой я уже видела лишь легковесную любовную историю: теперь я мечтала о значимых романах с определенной позицией. Моя строгость в значительной мере объяснялась осторожностью: она предупреждала любое возможное разочарование, устраняя опасность выглядеть смешной из-за собственной переоценки.