Зрелость

Однажды утром я обнаружила, что в спортивном магазине, где мне смазывали лыжи, все перевернуто: ночью подпольщики его ограбили. Хозяин отказывался платить налог, который они требовали; он сам виноват, говорили мне другие коммерсанты, более патриотичные или более предусмотрительные. Во всяком случае, в Морзине всем заправляли подпольщики, это подтвердило другое событие, я рассказала о нем Сартру в письме:

«Весь отель[125] взбудоражен: час назад, в половине седьмого вечера, явились трое подпольщиков с револьверами в руках, требуя некую Одетту; это неприятная элегантная курортница, она ужинает за соседним с нами столом и, похоже, работает на гестапо. Они схватили молоденькую дурочку, которая подружилась с Одеттой в последние дни, и поднялись к ней в номер, где вежливо проверили ее документы, а потом спустились в холл, где хозяин упорно угощал их аперитивом; постояльцы отеля, казалось, всей душой им симпатизировали. Они ждали Одетту, но ужин подошел к концу, а она так и не появилась: это был странный ужин, все взоры были обращены на ее пустой стол. Похоже, она донесла на множество людей, и в отеле все это знали. Я заметила, что она была очень общительна, но думала, что это просто кокетство; по вечерам она уходила с инструкторами, а в остальном выглядела девушкой из благопристойной семьи и не пропускала мессу. Трое типов заявили, что когда найдут ее, то убьют, и никто, даже ее подружка недельной давности, судя по всему, не горел желанием предостеречь ее… Кроме того, сегодня на лыжне я видела двух тевтонцев в форме, старательно упражнявшихся на лыжах, это выглядело, по меньшей мере, так же удивительно, как мусульманка на велосипеде…»

На самом деле кто-то, должно быть, предупредил Одетту, в отеле она больше не появлялась. А через три дня, возвращаясь в Париж и дожидаясь пересадки, на противоположной платформе я увидела ее красный блейзер; она разговаривала с людьми и казалась совершенно беззаботной.

Союзная авиация покорила небо; пресса негодовала по поводу «англо-американского терроризма», подтверждая новости, распространяемые Би-би-си: Рейнланд, Кёльн, Гамбург, Берлин были опустошены. На востоке немцы прогнулись перед советским наступлением. В феврале союзники высадились в Неттуно; войска, двигавшиеся из Салерно, чтобы соединиться с этими новыми частями, были остановлены в Кассино: произошло жестокое сражение, полностью уничтожившее знаменитый монастырь; однако англо-американцы продолжили свое наступление, скоро они войдут в Рим. Наше собственное освобождение было делом нескольких месяцев, а возможно, и нескольких недель. Военно-воздушные силы Великобритании готовили высадку, умножая налеты на Францию: они бомбили заводы, вокзалы, порты. Нант был снесен до основания. Жестоко пострадало парижское предместье. Сопротивление поддерживало эти усилия: взрывались немецкие грузовики, железнодорожники приводили в негодность локомотивы и путевое оборудование. В Савойе, Лимузене, Оверни набирало силу партизанское движение. Время от времени немцы нападали на его участников, брали в плен, расстреливали. В газетах то и дело сообщалось, что были убиты пятнадцать «уклонистов», двадцать «бандитов» или целая банда «предателей». Ходили слухи: на Севере, в Дордони, и в Центре немцы расстреляли все мужское население деревни, согнали женщин и детей и подожгли дома. В Париже оккупанты не расклеивали больше «уведомления» на стенах, зато они вывесили фотографии «иностранных террористов», которых 18 февраля приговорили к смерти, двадцать два из них были казнены 4 марта; несмотря на примитивность снимков, все эти лица, которые предлагали нам ненавидеть, были волнующими и даже прекрасными; я долго смотрела на них под сводами метро, с грустью думая, что я их забуду. Было много других героев, много других жертв, лиц которых нам не показали: покушения и репрессии усиливались. Думается, именно в то время Лотманн был казнен в Тулузе; тогда я узнала о смерти Кавайеса, о депортации Кана: мне вспомнилась девочка с черными косичками, выложенный красными плитками дом посреди мирных каштановых рощ и не верилось, что счастье может быть уничтожено в одно мгновение. Однако это было правдой. Сартр раза три в неделю бывал на собраниях Национального комитета писателей и Театрального национального комитета; если он задерживался, у меня перехватывало дыхание; так будет продолжаться пять, десять первых минут, а через два-три часа что мне делать? Мы ожидали разгрома Гитлера с лихорадочным ликованием, но до тех пор наши жизни могли быть уничтожены. В наших сердцах как-то уживались и радость и тревога.