Зрячая ночь. Сборник

Если бы у меня была какая-нибудь другая еда, я бы вышвырнула банку из окна, лишь бы не вдыхать сытый дух консервов. Но плакать над банкой показалось мне совсем уж дурным тоном. Я потянулась к раме и распахнула окно. Выудила первый мясной кусочек и протянула его кошке. Ты повела носом, фыркнула и в одно движение прыгнула на подоконник. Еще секунда, и серый хвост скрылся за стеклом.

— Ну и иди. Мне больше достанется.

Глотать, почти не жуя, холодное мясо, без хлеба и хоть какого-нибудь гарнира, оказалось на удивление вкусно. Я выскоблила банку до самого дна и только пожалела, что нечем обмакнуть ее стенки. Губы тут же покрылись жирной пленкой, я вытерла их рукавом, достала из ящичка прозрачный пакет. Веника так и не нашлось, так что вслед за банкой в мусор ушли только самые большие осколки, стоило прибраться и в ванной, но идти туда, где десять минут назад чуть было не свихнулся от страха, даже мне виделось дурной затеей.

Я убрала мешок в угол, проверила телефон — полоски сети то вспыхивали, то пропадали, сообщение для Мишки висело в неотправленных — и только после этого решилась вернуться в большую комнату. Невозможно тянуть время бесконечно. В залитой светом кухне было почти спокойно. Пусть кружка и показалась влажной, но и это можно было объяснить сыростью запертого дома. В остальном, здесь меня перестало сотрясать ознобом. Но Мишка мог чинить машину до самого вечера, да и дорога до деревни заняла бы у него еще пару часов. Глупо провести весь день сидя у старого стола, рассматривая, как с прихваток смотрит на меня нарисованный человечек в кухонном колпаке, похожий на какого-то ведущего, только с большими, несуразными усами.

Потому я подышала, размеренно и глубоко, и направилась по коридору к комнате. Стоило начать разбирать комод. А после него и антресоли. А потом решиться и войти в спальню деда. Туда, где прячутся чемоданы с фотографиями. Туда, где стоит узкая, почти солдатская кровать — дед спал на ней, прикрываясь таким же узким, очень колючим шерстяным одеялом. Больше в комнате и не было ничего.

Она всегда казалась мне пустой. Я тащила туда найденные во дворе сокровища, ставила горшки с цветами, однажды мы с Мишкой даже тумбочку нашли у заброшенного дома, чтобы деда порадовать. Но в комнате ничего не приживалось. Цветы вяли и засыхали, сколько ты их ни поливай. В тумбочке обитали мерзкие жуки, и дед сжег ее за домом. Даже горы всякой ерунды, вроде черепков разбитой вазы, камешек и коряг, обязательно оказывали за порогом. Со временем я смирилась. А потом и думать об этом забыла. Деду хорошо? Вот и славно.

Но теперь мысль о том, что придется войти туда, была устрашающей. Кровать — на ней дед вдохнул, а после выдохнул, чтобы больше никогда не дышать. Стены — они впитали его посмертный пот. Потолок — туда смотрели остывающие, мертвые глаза. Пол — с него последний раз поднялись его старческие ступни. Окно, через которое неподвижного, бездыханного старика разглядела соседка.

Войти туда означало увидеть все это. Увидеть и принять. Я понимала — однажды придется сделать шаг, переступая через порог и себя. Но лучше потом, когда дом наполнится голосом Миши, его дыханием, его теплом, его смехом, его непоколебимой уверенностью в вещность всего сущего. Никакой чертовщины, никаких панических атак и чудищ под кроватями. Особенно такими узкими, как дедовская, им просто не поместиться там.

Эти мысли меня приободрили. Я спокойно вошла в большую комнату. Посмотрела на фотографию у стекла комода. Дед все тянулся к кошке, сидящей на спинке дивана. Но и это меня больше не пугало. Глупая шутка злой соседки или ошибка моих уставших глаз, какая по сути разница? Это просто фото.

— Просто фото. Просто фото. Просто фото. — Говорить вслух, разбавляя тишину дома, было почти приятно. — Разобрать комод. Сложить все по ящикам, вытереть пыль. А это просто фото. Вперед.

Дверка скрипнула отворяясь. Она была полностью деревянная, скрывающая все, что лежит на внутренних полках. Стоило ожидать, что от резкого движения вещи могут посыпаться прямо на меня. Стоило, но я не ожидала.

Первой упала ваза. Белая, с аляпистыми завитками, она летела прямо на меня с самой верхотуры. Можно было попробовать поймать ее, но я взвизгнула и отскочила, закрывая лицо руками. Ваза разбилась на сотню маленьких белых осколков. За нею следом посыпался ворох черно-белых снимков, а последним вниз полетел светильник в виде старой машинки, сделанный из тонкой латуни и красного пластика. Он не разбился, раскололся только. Алые кусочки пластмассы смешались с белыми черепками.

Я медленно осела на пол. За последний час мною была уничтожена целая куча вещей, принадлежавших покойному деду. Нечего сказать, хороша внучка. Шесть месяцев не знала о его смерти, даже на похоронах не была, а как появилась наконец, так сразу начала крушить все, что можно было считать памятью, оставшейся семье.

— Прости-прости-прости, — вырвалось у меня.