Зрячая ночь. Сборник

На мгновение мне показалось, что я ошиблась домом. Зашла в темноте не в ту дверь, оказалась где-то еще, только не тут. Но белая кошка уже возникла на пороге, уселась в дверях, серый хвост нервно подрагивал в такт ее дыханию. Мы были дома. Дома у моего деда. Человека, успевшего измениться за год разлуки куда сильнее, чем я сама.

Спать больше не хотелось, есть тоже. Дрожащий свет слабых лампочек не сумел разогнать темноту соседней комнаты. Оставалось переждать ночь тут, мучать себя мыслями, листать фотографии из чемоданов на этажерке, гладить кошку, перебирать вещицы, найденные то тут, то там, а потом настанет утро. Можно будет выбраться к людям, найти отделение почты, заказать междугородний звонок и первый раз разрыдаться в трубку, набрав маме.

Я даже знала, что скажу ей. Мама, мамочка моя, мама, я схожу с ума. Я запуталась, я заплутала, я не вижу выхода. Мой разум выдает такие фортели, что нет сил понять, где правда, а где злой умысел сознания, настроенного против себя самого. Что это, мама? Аутоиммунное какое-нибудь? Любимая хромым доктором волчанка, только борется не организм мой, а душа?

Я хочу быть нормальной, хочу видеть только то, что реально существует. Хочу поступать правильно, хочу не пугаться тишины, хочу, чтобы в ней не слышался шепот, доказывающий мне, что все это фарс. Как понять, что реально, мама? Почему ты не научила меня этому? Где ты была, когда я рыдала, видя когтистую лапу, что тянулась из-под моей кровати? Почему мы вместе не забрались туда с фонарем, почему в ту самую первую ночь, которую я и не помню, столько их потом было, ты не доказала мне, что чудищ не бывает?

Понадобилась целая куча времени, но я нашла свой собственный ответ. Чудища живут во мне. Это мои демоны, мои темные попутчики, мой шепот, ожидающий в тишине. И некому бороться с ними, кроме меня самой. Но где отыскать на это силы, мама? Я бесконечно беспомощна и одинока. Первое ласковое слово, первый понимающий взгляд, первое участливое объятие, и я уже была готова отдаться тому, кто посмотрел, выслушал и обнял.

И потом, когда вы поднимали меня на вилах, плюясь обвинениями, исходя на проклятия, когда Мишка прятал от меня глаза, а ты зло щурилась, впиваясь ногтями в мое запястье, почему никто не подумал даже, как я дошла до такой жизни? Почему никто не задал мне этот вопрос? Почему Леня стал жертвой, а я — бездушной сукой, сделавшей все назло?

Мама, мама, мамочка. Когда я собиралась в тот вечер, натягивая самое красивое, самое невесомое белье, я была уверена, что люблю его. И когда вошла в его кабинет последним пациентом в списке записи, и когда достала бутылку рижского и поставила ее на столик. И даже когда потянулась к нему, опрокидывая чашки с кофе и рюмки с коньяком, и когда целовала его, обмирая от восторга. Я правда его любила. Так, как умела.

Это потом, придавленная его тяжестью, больше похожая на рыбу, которую выбросило на берег, я со всей кристальной ясностью поняла, что наделала. Вспомнила, с какой нежностью говорила о сестре Вера, а главное какой любовью светился Мишка, пока мы сидели под елкой, как одна семья. Мам, я не хотела, чтобы так вышло. Мам, я клянусь тебе. И когда все всплыло, грязно, мерзко, я думала только о Мишке. Я плохая, мам, мне плевать на чужую жену, мне плевать на чужую сестру, даже на чужого мужа мне плевать. Это Мишке я сделала больно. Это он того не заслужил.

Но что мне теперь делать? Как забыть, что он бросил мне в лицо эти мерзкие слова? Как он кричал, что я разбила чужую семью, потому что сама не умею любить, даже не знаю, что это значит. Я знаю, мам. И я люблю Мишку, очень люблю. Сильнее, чем тебя. Сильнее, чем деда. Сильнее, чем кого бы то ни было. А он меня больше не любит, что бы ни говорил.

И пока я беззвучно твердила все это, заученный текст, который никогда не произнесу вслух, то и сама не заметила, как осела на мягкую кровать, прижалась к ней щекой. Маки расплывались подо мной, словно кровавые пятна на снежном поле. И я бы заснула прямо там, убаюканная собственным несчастьем, если бы кошка не запрыгнула на спинку кровати, злобно шипя. Она скалилась, она горбила спину, распушенный хвост стегал ее по бокам.

Я с трудом разлепила глаза. Из глубины зеркала на меня смотрела я сама. Теперь мне казались знакомыми все черты — и растрепанные волосы, и круги под глазами, и мешковатая толстовка, и смятая футболка, и стертые джинсы. Все это не было красивым, но было моим.

— Да тихо ты, тихо! — Кошка фыркнула, чихнула, но успокоилась, только хвост продолжал нервно подрагивать.