Зримая тьма. Самоубийственная гонка.

Из окна спальни мне было видно Майми Юбэнкс, которая расположилась на шезлонге в маленьком дворике за домом. На ней был раздельный купальник, вполне целомудренный для послевоенных лет, когда начали увлекаться открытым телом; я смог различить выглядывающий пупок и симпатичный розовый животик, который она мазала кремом для загара. Ножки у Майми были что надо! На коленях у нее лежала книга под названием «Риза Господня» — раздутый роман о распятии Христа, бестселлер военных лет, — и это придало мне уверенности, что между нами возможно взаимопонимание, поскольку «Риза Господня», будучи, в сущности, унылым набором трескучих фраз, написанных проповедником (вроде ее отца), хоть как-то претендовала на литературность и была на порядок выше фундаменталистских религиозных произведений, которыми, по моему убеждению, Майми увлекалась. С нею можно будет поговорить о книгах. И тут появился ее отец. Огромный широкоплечий мужчина деревенского вида, с красным лицом и мускулистой фигурой человека, привыкшего к физической работе. Мы с ним общались всего несколько раз: он разговаривал елейно и вкрадчиво, с неловкой сдержанностью полуграмотного пастора из медвежьего угла. Подозреваю, он догадался, что я не верю в Бога. Нам нечего было друг другу сказать, и хотя он держался очень вежливо, я чувствовал враждебность: глаза его сузились, а челюсти свирепо сжались. Думаю, когда Святой Дух Евангелия берет его за жопу, он может доводить себя до исступления, особенно насчет греха, и мне бы не хотелось попасться ему под руку в такой момент. Теперь Юбэнкс подошел к Майми, и она, подняв глаза, просияла улыбкой, когда он с отеческой лаской погладил ее светлые кудряшки. Они что-то говорили, но так тихо, что я не мог разобрать, а потом Юбэнкс рассмеялся и сказал: «Слава Господу!» Наверное, они все время говорят друг другу: «Бог любит тебя!» или «Да, Иисус!» Вот ведь гадское семейство. Продолжая наблюдения со своего насеста, я видел, как Майми рассеянно задрала край трусиков, чтобы почесаться, оголив при этом обширную часть аппетитной попки. Почему-то на меня это подействовало возбуждающе, хотя я тут же почувствовал себя шпионом. Жара становилась нестерпимой, и я решил помыться, чтобы снять возбуждение.

Стоя под душем в крошечной ванной, я строил планы на этот летний день. Я предвкушал блаженное безделье, чередуемое с творческим трудом. От предстоящей свободы меня била радостная дрожь. Я словно приходил в себя после тяжелой болезни и никак не мог привыкнуть, что теперь волен распоряжаться собой как вздумается. Мне больше не надо вставать до рассвета и месить грязь в джунглях под проливным дождем, или коченеть от скуки на лекции по уходу за ногами, или жрать всякую дрянь, неизвестно из чего со стоящую, или, изнывая от тоски, подолгу ждать писем из дома, или отдавать честь какому-нибудь придурку в капитанской форме (в морской пехоте такие тоже водились, хоть их было не много), или... Продолжать можно бесконечно. Гражданская жизнь казалась блаженством. За все время службы в морской пехоте (если не считать нескольких дней отпуска) у меня не было времени, чтобы вот так, как сейчас, в свое удовольствие отмокать под душем. Из головы не шла старая песенка: «Аллилуйя, я бездельник... Аллилуйя, я лентяй...»

После душа я переоделся в просторную спортивную рубашку и мешковатые штаны — никакой облегающей формы, жмущей в паху и под мышками. Едва мой взгляд упал на телефон, я тут же принял решение. Майми Юбэнкс. Если я протяну еще немного, то, наверное, никогда не осмелюсь ей позвонить. Глянув еще разок на ее двор, я набрал отпечатавшийся в памяти номер, а затем одновременно услышал звонок и увидел реакцию Майми: она подпрыгнула, бросила «Ризу Господню» на землю и помчалась на кухню. И сразу же у меня в груди возник ком, а дыхание стало неестествен-

но глубоким. Я так боялся выдать свои чувства — неуверенность, страх, похоть, — что почти уже бросил трубку, когда услышал ее жизнерадостный голос:

— Дом Юбэнксов. Доброе утро.

— Это Пол, Пол Уайтхерст, — сказал я. — Привет, Майми, как поживаешь?

— Пол? Наш сосед? О, Пол, рада тебя слышать.

Судя по голосу, она обрадовалась.

— Я вот решил тебе позвонить. — Мой голос предательски дрогнул. — Твоя мама сказала, что ты должна вернуться оттуда, где была. Из Каролины, если не ошибаюсь?

— Да, из летней школы при библейском колледже. Это в горах, рядом с Буном. Там было прохладно. А здесь ужасная жара, просто как в печке.

— По радио сказали, что к концу дня немного похолодает.

Я помедлил, но все же продолжил:

— Скажи, Майми, а что ты делаешь сегодня вечером? Если ты свободна, то, может, мы сходим куда-нибудь поедим, а потом погуляем?

Последовало долгое, довольно пугающее молчание. Наконец она сказала:

— Даже не знаю, Пол. Я бы с удовольствием, но папа не любит, когда я поздно возвращаюсь.

— Поздно — это во сколько?

— После десяти.

Ей двадцать лет, подумал я, а отец все еще караулит ее как сторожевой пес.

— Ну, нормально, — ответил я. — Мы к этому времени как раз вернемся.

Я почувствовал себя уверенней.