Зримая тьма. Самоубийственная гонка.

Чего я не сказал — и это вовсе не было шуткой, — так это того, что сумма, которую я намеревался удержать, предназначалась на оплату двух билетов на следующий день на «конкорд», чтобы я мог в срочном порядке вместе с Роуз вернуться в Соединенные Штаты, где еще несколько дней назад договорился о встрече с психиатром. По причинам, как я полагаю, связанным с нежеланием принять реальность, которую мой разум от меня скрывал, я избегал визита к психиатру на протяжении последних нескольких недель, в то время как мои душевные страдания усиливались. Но я знал, что не смогу откладывать эту встречу до бесконечности, и когда наконец все-таки связался по телефону с врачом, которого мне горячо рекомендовали, он посоветовал не отказываться от поездки в Париж, пообещав принять меня, как только я вернусь. И все же я считал, что мне необходимо ветре-титься с ним, и как можно быстрее. Несмотря на очевидное наличие у меня серьезного заболевания, я не желал расставаться с розовыми очками. Как я уже говорил, многочисленная доступная литература о депрессии пронизана духом легкости и оптимизма, в ней утверждается, что почти все депрессивные состояния можно стабилизировать или излечить, подобрав подходящий антидепрессант; конечно же, читателя нетрудно подкупить обещаниями быстрого исцеления. В Париже, произнося свою речь, я страстно желал, чтобы день этот поскорее закончился, и испытывал настоятельную необходимость лететь в Америку, дабы получить возможность посетить врача, который прогонит прочь мою болезнь при помощи своих чудодейственных средств. Я отчетливо помню тот момент, и сейчас мне с трудом верится в то, что я мог питать столь наивную надежду, или, иначе говоря, что я до такой степени не осознавал свою беду и подстерегавшую меня опасность.

Симона дель Дука, крупная темноволосая женщина, державшаяся как королева, сначала, понятное дело, не поверила своим ушам, а после пришла в ярость, когда после церемонии награждения я сказал, что не смогу остаться на обед во дворце, на котором должны были присутствовать также члены Французской академии, избравшие меня лауреатом премии. Предлог, выдуманный мной, звучал одновременно вызывающе и бесхитростно: я прямо сказал, что на этот час у меня назначена встреча в ресторане с моим французским издателем Франсуазой Галлимар. Разумеется, подобное решение с моей стороны было возмутительным: меня и всех прочих участников торжества за несколько месяцев предупредили о том, что этот обед — более того, обед в мою честь, — является частью церемонии. Но на самом деле мой поступок был продиктован болезнью, которая уже зашла достаточно далеко и проявлялась во всей своей полноте, включая такие признаки, как смятение, невозможность сконцентрироваться щ провалы в памяти. На следующем этапе мой разум будет представлять собой серию беспорядочных, обрывочных мыслей. Как я уже сказал, в ту пору у меня было двойственное душевное состояние: мнимая ясность в утренние часы и сгущающийся мрак днем и вечером. Вероятно, во власти этой мрачной рассеянности я накануне вечером договорился о ленче с Франсуазой Галлимар, забыв о своих обязательствах по отношению к дель Дуке. Это намерение продолжало полностью затмевать мой разум, повергая в состояние столь упорной решимости, что я отважился, хотя и в мягкой форме, оскорбить достойную Симону дель Дука.

— Alors! — воскликнула она, лицо ее вспыхнуло от ярости, и она величественно развернулась, чтобы уходить: — Ап... re-voir!*

’ В таком случае... до... свидания! (фр.).

А я вдруг ужаснулся, потрясенный, ошеломленный тем, что только что сделал. Я представил себе стол, за которым сидят хозяйка и члены Французской академии, а почетный гость тем временем обедает в «Ла Куполь». И тогда я стал умолять ассистентку мадам, женщину в очках, с папкой в руке и с выражением ужаса на бледном лице, попытаться уговорить их пустить меня обратно: все это было ужасной ошибкой, произошла путаница, ша-lentendu’. А потом я пробормотал несколько слов — моя прежняя, в целом уравновешенная, жизнь и самодовольная уверенность в своем физическом здоровье мешали мне допустить мысль о том, что я когда-нибудь что-то подобное произнесу; я с ужасом услышал, как прозвучали эти слова, обращенные к совершенно постороннему человеку:

— Я болен, un probleme psychiatrique”.

Мадам дель Дука проявила великодушие: она приняла мои извинения, и обед прошел в непринужденной обстановке, хотя беседа получилась несколько натянутой и я не мог в полной мере избавиться от подозрения, что моя благодетельница по-прежнему смущена моим поведением и считает меня странным типом. Обед длился долго; когда он окончился, я почувствовал, что уже вхожу в область дневного мрака с его нарастающей тревогой и страхом. А меня еще ждала съемочная груп-

* Недопонимание (фр.).

’* Проблемы с психикой (фр.).