Зримые голоса

Конечно, искусство – это искусство, а культура – это культура, но и они выполняют (скрыто или явно) политическую и образовательную функцию. Фант сам стал поборником и учителем. Его вышедшая в 1972 году книга «Американский язык жестов» стала первым букварем, вполне выдержанным в духе Стокоу. Это был еще один толчок, еще одно побуждение вернуться к использованию языка жестов в образовании. В начале 70-х годов тенденция к всеобщему обучению глухих устной речи в ущерб языку жестов вновь вернулась после 96 лет безраздельного господства, и была введена (или снова введена) система «тотального общения», то есть общения с использованием как языка жестов, так и устной речи, как это было во многих странах 150 лет тому назад[133]. Все эти нововведения давались не без ожесточенного сопротивления. Шлезингер рассказывала нам, что когда она ратовала за возвращение к языку жестов в образовании, ей стали приходить письма с предостережениями и угрозами, а когда в 1972 году вышла ее книга «Звук и жест», то приняли ее как никуда не годный хлам. Даже теперь этот непримиримый конфликт остается неразрешенным, и хотя в школах для глухих теперь изъясняются жестами, это практически всегда жестовая транслитерация английского, а не настоящий язык жестов. Стокоу с самого начала говорил, что глухие должны быть билингвами и носителями двойной культуры, для этого они должны усвоить как свой национальный разговорный язык, так и собственный язык – язык жестов[134]. Но поскольку язык жестов по-прежнему не используется в школах и в других учебных заведениях (за исключением религиозных), он, как и 70 лет назад, остается чисто разговорной димотикой. Такая ситуация сложилась даже в университете Галлоде – на самом деле, с 1982 года официальная политика университета заключается в использовании жестовой транслитерации английского языка на занятиях и при сурдопереводе. В частности, это была одна из причин студенческого бунта.

Личное и политическое всегда переплетаются, а здесь ко всему добавился еще и лингвистический аспект. Барбара Канапель приходит к этому выводу, прослеживая влияние Стокоу, влияние нового сознания на себя и на то, как она стала осознавать себя как глухую личность с особой лингвистической идентичностью – «мой язык – это я» – и начала рассматривать язык жестов как центр, вокруг которого строится коллективная идентичность глухих. («Отвергать язык жестов – это значит отвергать личность глухого человека… ибо язык жестов есть личностное творение глухих личностей как группы, это единственная вещь, которая целиком и полностью принадлежит исключительно глухим людям».) Движимая этими рассуждениями, Барбара Канапель в 1972 году создала движение «Гордость глухих», призванное укрепить самосознание глухих.

Чувство уничижения и пренебрежения, пассивность глухих и даже их стыд за свою глухоту – все это было широко распространено вплоть до начала 70-х; эти чувства пронизывают вышедший в 1970 году роман Джоанны Гринберг «В этом жесте». Потребовался «Словарь Стокоу» и признание языка жестов лингвистами, чтобы началось движение в противоположном направлении, движение к самоидентификации и самоуважению глухих.

Это был решающий, но не единственный фактор возникновения движения глухих в 60-е годы. Были и другие, не менее мощные, и все они слились, став причиной революции 1988 года. Во время этой революции царило настроение 60-х, сочувствие к бедным, обездоленным, инвалидам, меньшинствам – это было движение за гражданские права, возрождение политической активности, движение «гордости» и «освобождения». Все это происходило в то время, когда язык жестов, медленно преодолевая ожесточенное сопротивление, получил научное обоснование и признание, а глухие так же медленно начали обретать коллективное самосознание и надежду в борьбе против негативного образа и отношения, которое преследовало их на протяжении целого столетия. Росла тенденция ко всеобщей терпимости в отношении культурных различий, ощущение того, что люди, какими бы разными они ни были, одинаково ценны и равны друг другу. Крепло убеждение, что глухие – это люди, а не скопище отчужденных от мира инвалидов. Это была борьба за отказ от чисто медицинского взгляда на глухоту как на патологию, за восприятие глухих с антропологической, социологической или даже этнической точки зрения[135].