Зуб дракона

— Что, не нравится? А я привык людей потешать. Вовчик туда, Вовчик сюда. Вовчик дурачок, с Вовчиком все можно. Вовчику затрещину можно дать, Вовчика можно послать подальше. Вовчик все стерпит, дурак потому что. А теперь вы, суки, испугались, когда Вовчик сильным стал. Вот ты сейчас сидишь и дрожишь от страха, понимая, что я в любую минуту могу тебе лишнюю дырку в организме сделать. А помнишь, как ты лупил меня беззащитного? Помнишь? Ты, мать твою… Ненавижу вас всех…

Выдохшись, он устало опустился на стул и стал прикуривать дрожащими руками новую сигарету от прежней, почти истлевшей. Ото всей его бравады и ершистости не осталось и следа. Передо мной сидел затурканный, несчастный парень, совсем не похожий на жестокого убийцу. Мне стало по-настоящему жаль его. В его обреченной позе и устало прищуренных глазах было столько тоски и безнадеги, что я впервые серьезно задумался над его положением. Что теперь ждет его? В лучшем случае тюрьма, и надолго. А в том, что так все и будет, я не сомневался ни на минуту.

Вовчик вдруг поднялся, повернулся ко мне спиной и сделал шаг по направлению к залу. Я с удивлением посмотрел на него и спросил вдогонку:

— Ты куда? Что, меня одного оставишь?

Мой вопрос застал его у поворота коридора. Остановившись, Вовчик взялся рукой за угол, повернулся ко мне и насмешливо спросил:

— Что, уже не хочешь без надзирателя оставаться? Привык? Это верно, к этому быстро привыкаешь, по себе знаю. Не дрейфь, лось, не заскучаешь…

Он еще раз насмешливо сверкнул на меня глазами и скрылся за углом.

Решив использовать его отсутствие с пользой для себя, я повернулся вполоборота к двери и, наблюдая краем глаза за коридором, свободной левой рукой отогнул усики у обеих гранат. Рана не позволяла мне это сделать так быстро, как хотелось, и я изрядно помучился, прежде чем закончил.

За углом раздались звуки шагов. Стремительно повернувшись, я прикрыл спиной гранаты и выжидающе уставился на поворот коридора.

Пару секунд спустя из-за угла появился Вовчик с графином в руках. Ни слова не говоря, он подошел ко мне, на ходу передвинув пистолет, торчащий за поясным ремнем, назад, и чуть наклонил графин горлышком вниз. Я подставил ладонь левой руки. Вовчик, все так же молча, стал поливать мне на руку. Картина была идиллическая, и я невольно усмехнулся, оттирая засохшую кровь с разбитого лица.

Кое-как умывшись и отпив пару глотков, я кивнул, давая Вовчику понять, что этого достаточно, и полез в карман за носовым платком. Отеревшись, я отнял платок от лица и увидел перед собой руку Вовчика с прикуренной сигаретой. Подняв на него глаза, я взял сигарету, с наслаждением глубоко затянулся, чувствуя головокружение и совершенно искренне сказал:

— Спасибо.

Он хотел что-то ответить и уже открыл было рот, но передумал и только молча махнул рукой. Все так же молча он унес графин, вернулся и сел на прежнее место.

Несколько минут мы молча обменивались взглядами. Но это была уже не та настороженная тишина, полная напряжения и страха, а какая-то иная, приобретшая новое качество. Какое-то, пока крохотное, но взаимопонимание между нами все же установилось.

Решив не упускать инициативы, я сочувственно спросил:

— Послушай, Володя, как тебя угораздило в такое дерьмо вляпаться?

Он искоса посмотрел на меня и ответил не сразу, словно раздумывая, стоит ли со мной вообще поддерживать разговор.

— Угораздило… Жить захочешь, и не на такое пойдешь.

Затягиваясь сигаретой, я снова спросил:

— А ты что же, не жил, что ли?

Выпрямившись на стуле, он, снова озлобляясь, переспросил:

— Жил?! Это жизнь? Это у тебя была жизнь… Ты же чистенький. Ты счастливчик. От тебя за версту благополучием прет, а я… Мать — санитарка, сожитель ее — алкаш, и у меня… инвалидная пенсия в сорок іштукі и постоянные шепотки за спиной: іВон, Вовка-дурачок пошел…і. А еще раньше детство без отца, ПТУ после восьмилетки, три года в зоне и полтора в психушке. Нравится тебе? Могу и подробности рассказать.

Пожав плечами, я ответил:

— Не стоит. На меня это не произведет впечатления. И не думай, что тебе одному плохо, сейчас всем несладко приходится. Однако же не все кидаются людей стрелять ради денег.

— А мне на всех наплевать, я не все, я сам по себе. А тот, кто хочет жить, тот и сейчас живет. И бабки имеет, и тачки, и… дачки. И я хочу жить. Жить, а не прозябать, понял?

Я еще раз пожал плечами:

— Конечно понял, чего не понять. Только ведь и это не жизнь. У кого денег нет, тем плохо. У кого они есть, тем тоже не сладко приходится. Только и гляди, чтобы такие вот, как ты, жмурики, дележа не устроили.

Вовчик упрямо возразил:

— На таких жмуриков охрана существует.

— А ты думаешь, в охране не люди? И они тоже жить хотят. И где гарантия, что они первыми не пожелают твоих денег? Да и денег-то у тебя… И потом. Всю жизнь один куковать не станешь. Жить-то с людьми надо, а не с деньгами. А как же ты к людям потом? После всего, что натворил?

Вовчик с чувством собственного превосходства усмехнулся:

— Да ты, Степанов, бессребреник, как я погляжу.

Я снова возразил ему: