Зубик

Другой случай был связан с тем, что мама вдруг вспомнила о моей учёбе и потребовала показать дневник. Полистала, наткнулась на старую, давно уже исправленную, двойку по физике, и взбеленилась. Орала полчаса, доказывая, что тупее меня никого на свете быть не может, что физика – главнейшая из наук, и что даже Гагарин, не будь физики, вырос бы простым уголовником. Потом схватила ручку и написала размашисто поперёк страницы дневника «Родителей срочно в школу!!!», после чего с яростью швырнула дневник мне. Я находился в ступоре несколько минут, а она так и не поняла, в чем состояла её ошибка.

2

В детстве я очень боялся собак, воды, переполненных автобусов и людей. Я считал удачным днём, когда мне не приходится говорить ни с кем из взрослых. Идя в магазин за хлебом, я старался брать денег без сдачи, чтобы как можно быстрее сунуть их кассирше и убежать. На осмотре у врача я мог только кивать, мотать головой и мычать, а прослушивание грудной клетки стетоскопом повергало меня в ужас.

С ровесниками я тоже практически не общался – так, по делам, когда надо было списать или выменять календарик, которые я одно время начинал собирать. Со мной тоже никто не пытался дружить, и в то время мне от этого было только легче. Впрочем, один человек из моих одноклассников по неизвестной причине выделял меня из толпы и иногда вдруг со мной заговаривал. Звали его Захар Довжук.

- Привет, Кирилл, - говорил он ни с того ни с сего. – Тебе географичка опять трояк влепила?

- Ага, - отвечал я. – Сказал, что Камчатка – это остров.

- Это она зря, - усмехался Захар. – Иногда Камчатка очень даже остров...

После этого разворачивался и уходил.

Бледный, щуплый, маленький – почти на голову ниже меня – он почему-то пользовался в классе авторитетом. Он тоже был довольно нелюдим, не участвовал в драках, знал все предметы на зубок, но пятёрки получал редко, поскольку любил спорить с учителями на отвлечённые темы. Он носил очки в металлической оправе, однако их стёкла были такими тонкими и легкими, что мне казалось, будто они ничуть не могут улучшить его зрение, а носит он их, чтобы выглядеть солиднее. Впрочем, похоже, популярности он не добивался. Тем более странно, что его вообще чем-то привлекла моя скромная личность.

Он часто придумывал или изобретал загадочные, непонятные мне вещи. Подходил вдруг в коридоре, отзывал в сторону и потихоньку ото всех показывал тоненькую пластинку, похожую на фотографию.

Прямо над ней, в воздухе, парило изображение вращающегося цилиндрика.

- Голограмма, - объяснял он. – Нравится?

- Ага, - кивал я. – А как это?

- Да никак, - говорил Захар, убирал пластинку, и на этом разговор заканчивался.

В другой раз он показал мне плитку шоколада, самую обычную, предложил потрогать. Потом вдруг обернул её фольгой, и плитка исчезла.

- Разверни, - сказал Захар.

- Так её же нету, - удивился я.

- Это только кажется, что нету, - отвечал Захар, и тут же, прямо в воздухе, поддев край невидимой фольги, обнажал школадку. Разламывал пополам и делился со мной.

- А как ты узнал, где она? – не понимал я. – Её же не видно было.

- У меня же очки, - шутил он.

Юмор у него был странный. Впрочем, как и фокусы.

3

Как-то летом, во время каникул, когда я бесцельно шлялся по пыльному пустырю, Захар вдруг нагнал меня и в лоб спросил:

- Хочешь бомбу взорвать?

Я поморгал немного, осознавая вопрос.

- Хочу, конечно.

- Пошли.

И мы побрели в сторону огромной стройки, окружённой забором.

- А где ты её взял? – спросил я, кивнув на пакет, который болтался у Захара в руках.

- Сделал.

- Из чего?

- Из всего помаленьку.

Тут он остановился. Потому что увидел направляющуюся прямо к нам долговязую фигуру Коли Письменного.

Коля был на два года старше, хотя мы учились в шестом классе, а он в седьмом – когда-то остался на второй год. Учителя считали его «трудным ребёнком», хотя ничего особенно трудного в нём не было – просто постоянно влипал во всякие истории, хамил и вообще отличался ершистым характером. Мать его была алкоголичкой, а отец платил алименты откуда-то с севера, так что Колян был предоставлен самому себе. Он вечно являлся в школу то с подбитым глазом, то с рукой на перевязи, а на вопросы учителей неизменно отвечал «упал с лестницы».

Лицо его, веснушчатое и лопоухое, можно было бы назвать добродушным, если бы не напускная надменность, которую он постоянно пытался ему придать.

- Эй, мелюзга, - окликнул нас Коля. – Куда путь держите?

Я уж хотел ответить, что это не его дело, но Захар неожиданно опередил меня:

- На стройку. Хотим бомбочку попробовать взорвать.

Глаза Коли загорелись.

- Покажь.

Захар, на всякий случай осмотревшись по сторонам, извлёк из пакета брусок, похожий на мыло, с торчащим из него длинным бикфордовым шнуром.

- Круто, - сказал Колян. – Я с вами.

- Пошли, - согласился Захар, убирая бомбу в пакет.

Мы пролезли сквозь дыру в заборе, прокрались между сложенных стопкой бетонных плит и вошли в строящийся жилой дом, заваленный мусором и белёсой цементной пылью.

- Надо повыше подняться, - сказал Захар. – Чтобы все слышали, как громыхнёт.