Зубы дракона. Мои 30-е годы

После войны вождь позвонил адмиралу Исакову и сказал, что есть мнение назначить его начштабом Военно-морского флота.

– …Товарищ Сталин, я должен вам доложить: у меня есть серьезный недостаток: нет одной ноги…

– У нас раньше был начальник штаба, у которого не было головы. Ничего, работал (Б, 215).

Гитлер – если не считать постоянных «черных», хотя и вегетарианских прибауток по поводу «трупного чая», как он именовал бульон, потчуя им раз в неделю своих сотрапезников, – не оставил по себе подобного наследия.

Сталин умел и охотно использовал юмор как форму общения. Сошлюсь на свидетельства иностранцев с разным background, посещавших его в разное время. «…Главное у Сталина – это юмор, обстоятельный, хитрый, порой беспощадный крестьянский юмор», – написал западный интеллектуал Лион Фейхтвангер в своей одиозной книжке «Москва 1937»[150] («крестьянской», скорее всего, представилась ему вообще вся Россия). Милован Джилас, югославский коммунист и будущий диссидент, оставил одно из самых непосредственных свидетельств о вожде поры уже послевоенной:

…Это был не тот величественный Сталин, который смотрел с фотографий или экранов хроникальных фильмов… – описывал он свое первое впечатление от личной встречи. – Одно меня не удивило: у Сталина было чувство юмора – грубого юмора, самоуверенного, но не совсем лишенного тонкости и глубины[151].

И далее, сравнивая сталинский юмор с хрущевским (действительно народным, крестьянским), он называет его «в основном интеллектуальным и потому циничным»[152]. Наблюдения Джиласа точнее всего отвечают стилю и характеру уцелевших сталинских баек.

Наделение авторством изустного, анонимного фольклорного цикла – дело рискованное. «Стиль Сталин» исследователи, понятно, ищут в официальной сфере.

Сталин, будучи плохим трибуном, несомненно обладал стилем, но это был письменный стиль – «ораторский» стиль аппаратной риторики. В него облек он свои фантазии. Своими книгами он компенсировал свое отсутствие на революционных трибунах, –

пишет Е. Добренко[153], высказывая смелую теорию о сталинском личном авторстве трех китов идеологии, оставшихся анонимными: «История ВКП(б). Краткий курс», а также краткие биографии Ленина и самого Сталина. На этом монументальном фоне моя скромная гипотеза, приписывающая вождю его же как бы собственные высказывания, запечатленные в байках, не покажется столь уж дерзкой. Нетрудно представить, что их сюжеты и остроты зарождались в поле общения вождя, хотя, разумеется, проходили дальнейшую обкатку и обработку в изустной традиции. Недаром представления о примитивности сталинского языка подверглись аргументированной научной критике.

…Именно стиль, язык явился непосредственным инструментом его восхождения к власти, а следовательно, обладал колоссальным эффектом… По семантической насыщенности этот минималистический жаргон проближается к поэтическим текстам, хотя сфера его действия убийственно прозаична, – пишет М. Вайскопф, предваряя свой анализ сталинских письменных текстов. И на выходе из анализа: – На деле сталинский примитив таил в себе столь же сложные и амбивалентные структуры, что и так называемый примитив фольклорной архаики[154].

Ужель загадку разрешила?

Ужели слово найдено?