Зулейка Добсон, или Оксфордская история любви

— Есть за что. Я вел себя гнусно. Мне ясно все, что случилось. Вы тоже помните, но я не буду себя щадить и расскажу, как все было. Вы были хозяйкой, но я вас не замечал. Вы, великодушная, сделали мне лучший из комплиментов, какой женщина может сделать мужчине, а я ответил оскорблением. Я покинул ваш дом, чтобы никогда вас больше не видеть. Дедушка ваш со всей учтивостью проводил меня по лестнице, с которой меня лучше было сбросить. Если бы он меня так пнул, что размозжил череп мой о бордюр, он бы тем не нарушил правил, приличествующих английскому джентльмену, и это бы вышла мелочь по сравнению с тем отмщением, на которое вы имеете право. Не скажу, что вы первая, кого и оскорбил без причины. Но перед вами я, для кого гордость всегда была всего превыше, впервые в жизни выражаю сожаление. Потому я мог бы просить вас простить меня и том избавить от столь тягостного уничижения. Но это было бы лицемерием. Буду с вами честен. Признаюсь, унижение перед вами доставляет мне удовольствие столь же сильное, сколь удивительное. Замешательство чувств? Но вы уже, наверное, женским чутьем нашли к нему разгадку. Я без зеркала знаю, что вы читаете ее у меня в глазах. Мне не нужен словарь цитат, дабы вспомнить, что глаза — окно в душу. И я знаю, что из двух открытых окон душа моя склонилась и сообщает на языке понятнее и быстрее слов, что я вас люблю.

Слушая его, Зулейка делалась все бледнее и бледнее. Она подняла руки и сжалась, будто ждала от него удара. Услышав последние три слова, она закрыла лицо руками и с громким всхлипом отскочила от него. Она теперь стояла, прислонившись к окну, склонив голову и подрагивая плечами.

Герцог тихо к ней подошел.

— Почему вы плачете? Почему отворачиваетесь от меня? Я вас напугал внезапными своими словами? Я не сведущ в науке ухаживаний. Мне следовало быть терпеливей. Но я так вас люблю, что не мог сдержаться. Тайная надежда, что вы меня тоже любите, ободрила меня, подтолкнула. Вы меня любите. Я это знаю. И прошу поэтому стать моей, прошу быть моей женой. Почему вы плачете? Почему бежите меня? Милая, если есть какой-нибудь… секрет… если вы были любимы и обмануты, разве стану я меньше вас почитать, разве с меньшей нежностью буду лелеять? Разве упрекну я вас за то, что, возможно…

Зулейка к нему поворотилась.

— Как вы смеете? — выдавила она. — Как вы смеете так со мной говорить?

Герцог отшатнулся. В глазах у него был ужас.

— Вы не любите меня! — вскричал он.

— Любить вас?! — воскликнула она. — Вас?!

— Вы меня больше не любите. Почему? Почему?

— О чем вы?

— Вы меня любили. Не дразните меня. Вы пришли ко мне с сердцем, полным любви.

— Откуда вы знаете?

— Подойдите к зеркалу. — Она подчинилась. Герцог последовал за ней. — Видите? — сказал он после долгого молчания. Зулейка кивнула. Пару жемчужин тоже качнулась.

— Когда вы пришли, они были белые, — вздохнул он. — Белые, потому что вы любили меня. Они мне сообщили, что вы меня любите, как я вас любил. Но теперь к ним вернулись старые цвета. И потому я знаю, что ваша любовь умерла.

Зулейка стояла, в задумчивости щупая жемчужины. В глазах у нее собирались слезы. Она встретила отражение влюбленных глаз герцога, и слезы ее разлились. Она закрыла лицо руками и заплакала как дитя.

Как дитя, она вдруг перестала плакать. Нащупав носовой платок, она сердито вытерла глаза, выпрямилась и одернула платье.

— Теперь я пойду, — сказала она.

— Вы пришли по своей воле, потому что любили меня‚— сказал герцог. — И не уйдете, пока не объясните, почему перестали любить.

— С чего вы взяли, что я вас любила? — помолчав, спросила она. — Может, я просто надела другую пару серег?

Печально усмехнувшись, герцог достал из жилетного кармана пару запонок.

— Вот запонки, которые я вчера носил, — сказал он.

Зулейка на них посмотрела.

— Понятно, — сказала она; потом, вернувшись к герцогу взглядом: — Когда это с ними случилось?

— Я заметил перемену после того, как вы покинули столовую.

— Удивительно! Я ее заметила, когда вошла в гостиную. Посмотрела в зеркало, и… — Она вздрогнула. — Так вы вчера были в меня влюблены?

— Влюблен с той минуты, как вас увидел.

— И как могли вы так себя вести?

— Потому что я был педант. Я пытался вас не замечать, как педанты не замечают факт, который не укладывается в их личную систему. Моя личная система зиждилась на безбрачии. И это не значит просто быть холостяком. Дело в безбрачии души, в эгоизме, по сути дела. Вы меня изменили. Я теперь убежденный двоист.

— Как смели вы меня оскорблять? — вскрикнула она, топнув ногой. — Издеваться надо мной перед всеми? Какая низость!

— Я за это уже перед вами извинился. Вы сказали, что извиняться не за что.

— Я тогда подумать не могла, что вы меня любите.

— И какая тут разница? — Большая! Огромная разница!

— Сядьте! Вы меня сбили с толку, — сказал герцог. — объяснитесь! — потребовал он.

— Не слишком ли, мужчине просить этого у женщины?

— Не знаю. Я не опытен с женщинами. Отвлеченно говоря, по-моему, каждый мужчина заслуживает некоторого объяснения от женщины, которая погубила его жизнь.