Зулейка Добсон, или Оксфордская история любви

Впрочем, он заметил, что в такой спешке отчасти теряет самоуважение. Успокоившись, он медленно подошел к зеркалу. Там он аккуратно поправил шляпу и осмотрел себя с разных сторон, серьезно и строго, как человек, которому предложили нарисовать собственный портрет для галереи Уффици. Он должен быть достоин себя. Зулейка заслужила наказание. Грех ее велик. Она жизнью и смертью решила потешить свое тщеславие. Однако следует отстоять добродетельное, а не унизить подлое. Герцог вчера был ее куклой, марионеткой; теперь он перед ней явится в образе ангела мщения. Тот, над кем боги смеялись, стал теперь их служителем. Их служителем? Их господином, потому что он теперь сам себе господин. Они хотели его погубить. Они любили его и хотели забрать молодым. Эта Добсон была всего лишь орудием в их руках. Они с ее помощью к нему почти подобрались. Но нет! Сейчас он с ее же помощью им преподаст урок.

Сотрясаясь от хохота, боги склонились из-за грозовых облаков, чтобы лучше его видеть.

Он отправился в путь.

На хорошо вымытом крыльце его остановил мальчик в форменной одежде, принесший телеграмму.

— Герцог Дорсетский? — спросил мальчик.

Вскрыв конверт, герцог увидел послание с полем для оплаченного ответа, отправленное из Тэнкертона. Вот оно:

Большим сожалением сообщаем вашей светлости вчера две черные совы прилетели сели на крепостные стены всю ночь ухали на рассвете улетели не знаем куда ждем указаний

Джеллингс

Лицо герцога побледнело, но ни один его мускул не дрогнул.

Слегка устыдившись, боги прекратили смех.

Герцог перевел взгляд с телеграммы на мальчика. — У вас есть карандаш? — спросил он.

— Да, милорд, — сказал мальчик и предъявил огрызок карандаша.

Приложив бумагу к двери, герцог в оплаченном поле написал:

Джеллингсу Тэнкертон-Холл

Готовьте склеп похороны понедельник

Дорсет

Почерк его был, как всегда, уверен и красив в мельчайших деталях. Он выказал беспокойство только тем, что заплатил за оплаченное письмо.

— Вот, — сказал он мальчику, — шиллинг; можете оставить сдачу.

— Спасибо, милорд — сказал мальчик и ушел, счастливый как почтальон.

Глава XV

На месте герцога Хамфри Греддон нюхнул бы табаку. Изящество, с которым он совершил бы этот жест, не сравнилось бы с тем, что явил герцог, совершив современный эквивалент оного жеста. В искусстве зажигания сигареты у него в Европе не было равных. А в этот раз он сам себя превзошел.

— Да, — возражаете вы, — но одно дело «отвага», другое стойкость. Тот, кто не дрогнул, получив смертный приговор, может сломаться, о нем поразмыслив. Как себя показал герцог, когда сигарета догорела? И, кстати, почему вы его не оставили на час, когда он прочитал телеграмму?

Вы, конечно, имеете право на эти вопросы. Но из самой их уместности следует, что я, по-вашему, могу умолчать о том, о чем «следует поговорить. Пожалуйста, больше меня не перебивайте. Я пишу эту историю или вы?

Весть о том, что он умрет, была, как можно догадаться, для герцога душем похолоднее того, который на него пролила Зулейка, но зато не задела его гордость. Боги могут посредством женщины из мужа сделать посмешище, но прямым ударом они из него посмешище не сделают. Огромность их силы делает их в этом отношении бессильными. Они постановили герцогу умереть и об этом ему сообщили. В этом не было ничего унизительного. Верно, только что он с ними тягался. Но нет ничего стыдного в том, чтобы ими быть повергнутым в пыль. Эта перипетия соответствовала лучшим образцам трагического искусства. Общее впечатление было вполне величественное.

Посему я решил, что в этот раз наблюдать за ним не будет бестактностью. «Отвага» говорит о хорошем происхождении, стойкость же акачество, особенно свойственное художнику. Способность на себя смотреть со стороны и получать удовольствие от собственных страданий (если в них нет неблагородства) художника ставит выше меня и вас. Едва Зулейкины чары с него спали, герцог снова стал самим собой: художником жизни с высокоразвитым самосознанием. Стоя задумчиво на крыльце, он сейчас в своем великом бедствии почти вызывал зависть.

Через выпущенные им кольца дыма, висевшие в знойном воздухе, точно в закрытом помещении, он поглядел на непоколебимые грозовые облака. Как они величественно над ним собрались! Одно, особенно крупное и мрачное, неплохо бы, подумал он, сдвинуть чуть влево. Он эту мысль выразил жестом. Облако немедленно сменило положение. Боги рады были ему угодить в пустяках. Его поведение в чрезвычайных обстоятельствах произвело на них издали такое впечатление, что перспектива встретить его лицом к лицу немного их пугала. Они уже не рады были, что вчера выпустили из клеток двух черных сов. Но поздно. Что сделано, то сделано.