Зулейка Добсон, или Оксфордская история любви

При виде выпавшего через прорезь конверта Кейти скорчила Мелизанде гримасу, которая изумила бы императоров, не будь дверь непрозрачной. Вернув себе достоинство, она подобрала сей предмет с коврика и изучила его, не приближая к лицу. Конверт был надписан карандашом. Кейти скривила губы, глядя на дерзкий, размашистый почерк. Впрочем, вероятно, любой почерк Зулейки подтвердил бы худшие ожидания Кейти.

Ощупывая конверт, она гадала, что эта злосчастная женщина имела сказать. Затем сообразила, как легко было бы над кипевшим в кухне чайником раскрыть конверт и постичь его содержимое. Но этот ее поступок никак не повлиял бы на ход трагедии. Потому боги (пребывавшие в артистическом настроении) ее подвигли не лезть не в свое дело.

Перед завтраком письма, прибывшие по почте, она по обыкновению положила на столе герцога аккуратным прямоугольником. Письмо Зулейки она бросила вкось. Позволила себе эту роскошь.

А он, письмо увидев, позволил себе роскошь сразу его не открывать. Каково бы ни было его содержание, оно созвучно будет его веселой злобе. С каким стыдом и ужасом он на это письмо посмотрел бы несколько часов назад. А теперь то была лакомая безделица.

Глаза его остановились на черных лакированных сундуках, в которых хранились одеяния Подвязки. Во время ночных бдений, когда он думал, что никогда впредь не носить ему эти одеяния, их вид был ему гнусен. Но теперь!..

Он вскрыл письмо Зулейки. Оно его не разочаровало.

Дорогой герцог, простите, простите меня, пожалуйста. Слов нет, как мне стыдно за вчерашнюю ребяческую шалость. Это, конечно, была она, и только, но меня мучает ужасный страх, что вы могли решить, будто я разозлилась, потому что вы собрались нарушить обещание. Ваши намеки на такую возможность меня действительно задели и разозлили, но расставшись с вами, я сразу поняла, что вы шутили, и тоже посмеялась, хотя шутка была нехорошая. А потом, отчасти в отместку, хотя сама не знаю, что меня дернуло, я с вами сыграла идиотскую шутку. Отвратительно после этого себя чувствую. Пожалуйста, приходите как можно раньше, скажите, что простили. Перед этим, пожалуйста, меня отчитайте, доведите до слез — хотя я уже полночи проплакала. Если вздумаете совсем вредничать, можете меня дразнить за то, что не поняла шутку сразу. А потом перед ланчем с Самим Маккверном покажите мне колледжи и все такое. Извините почерк и карандаш. Пишу, сидя в кровати. — Ваш Искренний друг,

3.Д.

P.S. Пожалуйста, сожгите это.

Последнее предписание герцога совсем развеселило. «Пожалуйста, сожгите это». Бедняжка дорогая, какая скромная и блестящая дипломатичность! Ведь она ничего, ни слова не написала, чтобы себя скомпрометировать в глазах коронерского жюри! Определенно, она этим письмом должна гордиться! Оно со своей задачей справляется как нельзя лучше. Это и придавало ему трогательную нелепость. Герцог представил себя на ее месте, «сидя в кровати», с карандашом в руках: объяснить, утешить, убедить, обязать… Будь на его месте другой — тот, чью любовь она не убила бы своим поступком и кого можно было взять на испуг, — это было бы великолепное письмо.

Он откушал еще мармелада и налил чашку кофе. Ничто, подумал он, не сравнится с волнением, которое чувствуешь, когда тебя держит за простака та, кого держишь в кулаке.

Но за этой иронией скрывалась (лучше было ее не замечать) другая ирония. Он прекрасно понимал, в каком настроении Зулейка совершила вчерашний поступок; но предпочитал принять ее объяснение.

Так что официально он ее не обвинял ни в чем, кроме ребячества. Но выбранный им вердикт не подразумевал снисхождения к подсудимой. Вопрос был в том, как больней осуществить наказание. Какие именно в письме подобрать слова?

Он встал с кресла и заходил по комнате, проговаривая: