Читаем Зуза, или Время воздержания полностью

Ах, да. Зуза. Я тут рассказываю про Сару Каим, Алицию Крамаж, Нуллу Квят, еще кое про каких дам, надеюсь, вы их не перепутаете, а даже если и перепутаете, не беда, они, в общем-то, похожи. Мы с тобой не были знакомы, я о тебе ничего не знал, поначалу все складывалось очень даже мило, оттого сейчас только хуже. Не потому, что есть кто-то другой, — если он заплатил, должен получить то, что ему причитается; я же, как пристало влюбленному, должен все знать.

38

Я в своем уме и влюблен в продажную девку — вы этого не одобряете; вам вообще вся эта история не по нутру, вы не признаете права на любовь не совсем типичную… хотя, возможно, теперь уже совершенно типичную, как знать? Нобелевку вам дали в две тысячи десятом[22], да? Будь я пошловатым остряком, выразил бы удивление, как это вы до сих пор (в чем нет сомнений) не побывали ни в одном приличном борделе, да и с шлюхой высшего разряда не имели удовольствия… И, несмотря на столь существенные упущения, хотели стать президентом Перу? Вас не избрали, хотя благодарить Бога не за что — избрали еще худшего.

В другом месте своей автобиографии вы говорите, что слово «шлюха» вас одновременно и пугает, и завораживает. Осторожнее: пуганая ворона и куста боится; второе не лучше.


Девушки, я славлю вас за то, что вы до гробовой доски сохраняете надежду на перемену жизни. Славлю вашу жажду бесконечности (полагаю, понятно, о чем речь). И, притом, не совершаю банальной заразительной ошибки — не хвалю за профессиональные навыки (с этим, как правило, все окей).

Каждая из вас живет надеждой, что именно ей неслыханно повезет, именно ей достанется главный приз вроде того, что Господь послал Жозефине. Если, разумеется, Жозефине можно верить (в чем я сомневаюсь). Слишком уж все в ее истории гладко — ни сучка ни задоринки.

39

Я тебя не выслеживаю, не таскаюсь за тобой по пятам. Не выхожу из дому только для того, чтобы случайно тебя встретить. Хотя долго кружил по улицам исключительно с этой целью. Слишком долго. Сейчас я даже не смотрю на твои любимые магазины, бары, кафе. Отказался от прогулок, потому что признавал один-единственный маршрут — твой. Не торчу перед твоим домом, не гляжу с собачьей преданностью в окна. Не уверен даже, что ты до сих пор там живешь. Не пытаюсь завести разговор с почтальоном, а уж тем более его подкупить. Соседи тоже могут жить спокойно: я их больше не тревожу. Мне ни разу не пришло в голову обстрелять чужую квартиру пинг-понговыми шариками.

Я не бомбардирую тебя сотнями писем в день. Эсэмэски — только в самом крайнем случае, в электронную почту я не заглядываю; конечно, я знаю, что ты даже слова не напишешь, но ведь чем продолжительнее иллюзии, тем они слаще. Я не все помню; в этом мое спасение. Не помню, какие у тебя любимые блюда. Кажется, ты не вегетарианка. Хотя… Теперь почти все вы — вегетарианки. Не из-за особых взглядов, а из-за отсутствия бабок. Не помню, какую ты предпочитаешь кухню. Итальянскую? Опять двадцать пять! Польша — родина макарон. Либо у меня это пройдет, либо я берусь за перо последний раз в жизни. Вечно одно и то же.

Я не пытаюсь связаться ни с твоим братом, ни с твоей сестрой… если, кстати, они существуют. Если нет — можешь быть спокойна, тем паче я не стану их искать. И родителям твоим надоедать не буду — они мои ровесники, этим все сказано.

А теперь вернемся в прошлое. Твой трогательный рассказ о том, что случилось однажды после дискотеки… Жаркое начало июльского дня. Тебе шестнадцать, парни ненамного старше. Все вы знаете, что вот-вот произойдет.

Ты ощущаешь неизъяснимую легкость. Такое состояние плохо лишь тем, что его трудно повторить. Нет рецепта. Нужно, чтобы было утро, душное, несмотря на ранний час; всю ночь звучали двусмысленные намеки… Прочее не воспроизвести. Марка машины? Почему-то у тебя из головы не идет подержанная японская тачка обтекаемой формы. У меня тоже. Я впервые в жизни слышу такую историю — одновременно наивную и вульгарную, где невинность сочетается с испорченностью, прелесть с порнографией. Тебя трахали по очереди на капоте старой колымаги, перед тем, как полагается, свернув на лесную дорогу. Тебе этого хотелось?

40

Я не буду анализировать твои записи, не стану рыться в твоем дневнике (если у тебя вообще есть что-то похожее на дневник). Известно: чтобы написать рассказ, нужно прочитать минимум несколько рассказов; с романами дело обстоит точно так же. Но если сочинение сугубо личное — типа дневника или мемуаров, — это не обязательно.

Перейти на страницу:

Все книги серии Иностранная литература, 2016 № 09

Голубой цветок
Голубой цветок

В конце 18-го века германские земли пришли в упадок, а революционные красные колпаки были наперечет. Саксония исключением не являлась: тамошние «вишневые сады» ветшали вместе с владельцами. «Барский дом вид имел плачевный: облезлый, с отставшей черепицей, в разводах от воды, годами точившейся сквозь расшатанные желоба. Пастбище над чумными могилами иссохло. Поля истощились. Скот стоял по канавам, где сыро, выискивая бедную траву».Экономическая и нравственная затхлость шли рука об руку: «Богобоязненность непременно влечет за собой отсутствие урыльника».В этих бедных декорациях молодые люди играют историю в духе радостных комедий Шекспира: все влюблены друг в дружку, опрокидывают стаканчики, сладко кушают, красноречиво спорят о философии и поэзии, немного обеспокоены скудостью финансов.А главная линия, совсем не комическая, — любовь молодого философа Фрица фон Харденберга и девочки-хохотушки Софи фон Кюн. Фриц еще не стал поэтом Новалисом, ему предуказан путь на соляные разработки, но не сомневается он в том, что все на свете, даже счастье, подчиняется законам, и язык или слово могут и должны эти законы разъяснить.

Пенелопа Фицджеральд

Историческая проза

Похожие книги

Соль этого лета
Соль этого лета

Марат Тарханов — самбист, упёртый и горячий парень.Алёна Ростовская — молодой физиолог престижной спортивной школы.Наглец и его Неприступная крепость. Кто падёт первым?***— Просто отдай мне мою одежду!— Просто — не могу, — кусаю губы, теряя тормоза от еë близости. — Номер телефона давай.— Ты совсем страх потерял, Тарханов?— Я и не находил, Алёна Максимовна.— Я уши тебе откручу, понял, мальчик? — прищуривается гневно.— Давай… начинай… — подаюсь вперёд к её губам.Тормозит, упираясь ладонями мне в грудь.— Я Бесу пожалуюсь! — жалобно вздрагивает еë голос.— Ябеда… — провокационно улыбаюсь ей, делая шаг назад и раскрывая рубашку. — Прошу.Зло выдергивает у меня из рук. И быстренько надев, трясущимися пальцами застёгивает нижнюю пуговицу.— Я бы на твоём месте начал с верхней, — разглядываю трепещущую грудь.— А что здесь происходит? — отодвигая рукой куст выходит к нам директор смены.Как не вовремя!Удивленно смотрит на то, как Алёна пытается быстро одеться.— Алëна Максимовна… — стягивает в шоке с носа очки, с осуждением окидывая нас взглядом. — Ну как можно?!— Гадёныш… — в чувствах лупит мне по плечу Ростовская.Гордо задрав подбородок и ничего не объясняя, уходит, запахнув рубашку.Черт… Подстава вышла!

Эля Пылаева , Янка Рам

Современные любовные романы