Звени, монета, звени

— Потому что мой Повелитель любит меня, Бранн Мак-Менд, — с жестокой улыбкой на губах пропела она. — Или я должна была сказать — Бранн Мак-Сильвест?

Я вскочил с лавки, но в этот момент пред глазами моими всё вспыхнуло, и я провалился в беспросветный мрак.

Кап! Кап! Кап!

Холод, тупая боль, обручем сжимающая виски, радужные круги перед глазами. Голоса, доносящиеся издалека и звучащие приглушенно, точно сквозь толстую ткань.

«…щишь меня?»

«…о тебя послал?»

«…ет о том, где ты?»

Темнота. Молчание. Боль уже не в голове, она повсюду. Всё вокруг соткано из темноты и боли. И серебряными гвоздями, безжалостно забиваемыми куда-то глубоко, в самую суть: «Кап! Кап! Кап!»

И целую вечность спустя — еще один голос.

— Волчонок! Волчонок, ты меня слышишь?! Ответь! — Медленно поднять голову. Медленно разлепить веки. И снова сомкнуть, с трудом сдержав стон. Светло. Слишком светло.

Во рту — словно комок колючей шерсти. Язык вязнет в ней, звуки не хотят рождаться. Хрип — и сладостная влага на губах — мед, щедро разбавленный водой. Сразу становится легче.

— Волк?.. — хрипло произношу я.

— Убежал, — слышится в ответ. — Будто чувствовал что-то. Как только тебя увели — опрометью бросился в лес.

— Хорошо…

Несколько мгновений тишины — и новая попытка приоткрыть глаза. Чуть лучше: вместо ослепляющей рези — мутноватая фигура, склонившаяся надо мной… Надо мной? Я что, лежу? Да, точно. Лежу навзничь на чем-то мягком. Боль в теле еще чувствуется — особенно в ногах, — но тупо, как будто издалека. И нет этого кошмарного звука падающих капель.

Пытаюсь приподняться на локте. Комната тут же наклоняется влево, к горлу волной подкатывает тошнота. Сильные руки надавливают мне на плечи, заставляя лечь обратно. С облегчением подчиняюсь. Смотрю в потолок, расплывающийся над головой в темное пятно.

— Как же так, Волчонок?

Голос мягкий, не обвиняющий, так — немного укоряющий.

— Как?

— Зачем тебе всё это было нужно? Ты действительно член рода Ард-Ри, который пришел сюда, чтобы выкрасть невесту Повелителя?

Киваю. Отвечать не хочется.

— Кормак и Дональд убиты. И весь их… мой отряд. Из-за тебя.

Пытаюсь пожать плечами. Получается плохо. Но он понимает — мне и вправду всё равно. Для него это друзья, братья по оружию, для меня — изгои и убийцы, стоящие вне закона. Да и при чем тут я?

— Нетрудно сказать, — словно читая мои мысли. — Кормак и Дональд слышали твой рассказ. Они знали о том, кто такая Этайн. И могли рассказать другим. Увенчанный послал за ними Ингена. Вчера этот скот вернулся и принес мешок отрубленных голов. Я сам видел. Мне показали… нарочно. Если я скажу хоть слово… Но нет, я слишком верен ему. Я — Мог Луйн, Слуга Копья! У меня нет чести! Нет друзей!

— Тогда… начинать надо было с меня.

Я говорю это совершенно равнодушно, нисколько не покривив душой. И в самом деле — что терять мертвецу?

— Инген предлагал. Особенно после того, как ты перенес все пытки, не сказав ни слова. Клянусь Судьбой, Волчонок, когда я увидел, во что они тебя превратили, я подумал, что у тебя стальное сердце и медные жилы.

Я улыбаюсь. Это хорошо. Значит, я ничего не рассказал. Теперь я могу умереть с чистой совестью. Как подобает воину и члену рода Мак-Сильвест.

— Нет, ты не умрешь… пока. И больше того — тебя будут лечить, за тобой будут ухаживать до тех пор, пока ты полностью не восстановишь свои силы. Так приказал Увенчанный.

— Я понимаю. Убить меня тогда — значило просто избавить от мучений.

Мог Луйн вскакивает с места и склоняется надо мной:

— Ничего ты не понимаешь, будь ты проклят! Ты станешь даром!

Мне смешно. Смеяться больно, но я ничего не могу с собой поделать.

— Да кому я нужен?! Тем более такой. Разве что Ард-Ри…

— Нет. Это может быть расценено как намек на подчинение лесных братьев верховному королю… или как выкуп за Этайн. Увенчанный скорее бросится на собственный меч, чем допустит нечто подобное.

— Тогда…

— Илбрек. Илбрек Мак-Аррайд.

Голова. Правитель

Высоко в небе кружил коршун. Распластав крылья, птица лежала на воздушных потоках, замерев, превратившись в неподвижную, безмолвную тень. Лишь время от времени пронзительный крик проносился над полем. И снова — тишина. Нехорошая тишина, зловещая. И — непоправимая.