Зверь

Эллен вдруг увидела всё совершенно в ином свете. Натаниэль ураганом ворвался в их семью, поставил их налаженную жизнь с ног на голову и исчез, не оставив ни весточки, словно они были ему чужими. Она могла понять, что он чувствует, могла понять, что в том не было его вины, но оправдать его жестокосердие не могла. Эта ненависть — чувство, неуместное по отношению к собственному брату и потому забитое на дно души — вдруг вырвалось на поверхность, словно вскрывшийся гнойный нарыв. Семь лет жизни, отнятые у её семьи, отнятые лично от неё, вдруг встали перед глазами каждым пережитым днём. Семь лет он был призраком, мёртвым воспоминанием, бесплотной надеждой, а его воскрешение оказалось хуже, чем смерть. Ненависть, злость, отчаяние захватили её так, что стало трудно дышать. Ей хотелось, чтобы всего этого не было. Чтобы не было ни Натаниэля, ни Адама, ни её. Чтобы всё это прекратилось, чтобы чёртову лесопилку смыло дождём в преисподнюю вместе с её безжалостными легендами.

— Хэнк, ты что творишь?!

— Помоги подняться! Скорей!

Голоса на периферии звучали не громче шороха дождя. Всё вокруг замерло, когда Натаниэль бросил бездыханное тело Бишопа и повернулся к ней. Эллен готовилась принять всё, что угодно — от мучительной боли до мгновенной гибели — потому что злоба придавала ей храбрости, но не готова была увидеть в его глазах отблески внутренних мучений. В них стояли слёзы.

— Я не позволю своему сыну погибнуть. Простите меня, Эллен.

Слёзы превратились в стеклянную пелену, когда шериф, лёжа на земле, отправил три пули в сердце оборотня. Тело Натаниэля обмякло и рухнуло рядом с телом Адама. Когда Эллен разлепила глаза, то увидела двух лежащих на земле мужчин. Они снова стали людьми — казалось, их кожа светилась неживым сиянием белого мрамора на фоне чёрной земли.

Барр не шелохнулась. Она стояла, словно дерево, напряженная до самой последней мышцы. Она не могла ни кричать, ни плакать, лишь беспомощно наблюдать, как Фишер мечется от Нэйта к Бишопу, констатируя смерть одного и пытаясь вернуть к жизни другого.

— В раны заливается грязь. Эллен, нужен тент, доска, укрывной материал, срочно, что найдёте! — крик фельдшера вывел её из ступора.

— Сейчас, — Барр, бросившись к ближайшей машине, к навесу с инструментами, металась и искала что-то подходящие и никак не могла найти. Разум и силы подводили её, она ничего не видела перед собой и не слышала ничего, кроме мерного шума безжалостного дождя.

— Я сам, сам, идите в дом, — Фишер подтолкнул её и исчез в подсобке ближайшего таунхауса.

Эллен опустилась коленями прямо в мокрую жижу. Она сидела между двумя телами и переводила пустой взгляд с одного на другое, не в силах поверить своим глазам. По бледным с синевой губам её брата скатывались капли воды, собирались в уголках глаз, путались в его чёрных волосах. Следы боя на его теле омыло дождём, и его раны зияли белесыми, рваными краями, лишенными крови. Злость испарилась, оставив после себя лишь гулкий ужас и сожаление, что последними словами, которые Натаниэль услышал в своей жизни, были слова ненависти.

Она взглянула на Адама. Жизнь ещё теплилась в нём, кровь медленно сочилась сквозь взрытую чужими когтями кожу. Она дотронулась до его руки и ощутила холод — он больше не пылал жаром. Стащив с себя куртку, она кое-как его укрыла, сжала в кулаке его холодную ладонь, то и дело поднося к губам, чтобы согреть дыханием.

— Это Теодор Фишер.

Она не услышала, как вернулся фельдшер, лишь увидела, как он опустился на колени рядом с ней, прижимая к уху спутниковый телефон.

— Привет, старина. Мне нужен медицинский вертолёт немедленно. Здесь умирает один из наших парней. Только пусть ваши ребята не задают вопросов и ничему не удивляются. Залатайте и пусть он идёт. Да, он один из тех. Угрозы нет, он свой, — быстро проговорил он, сунул телефон в карман, развернул тяжёлую, плотную ткань, чтобы защитить раненого от дождя и разворошил тяжёлый потертый саквояж с аптечкой, чтобы оказать первую, посильную помощь.

— Так связь всё-таки есть? — просипела Барр, кивая на оттопыренный карман его куртки.

— Для самых крайних случаев. Я тут до сих пор приглядываю за всем, понимаете? — Эллен не понимала, она смотрела на Фишера, крепче сжимая руку Адама, словно даже сейчас, даже на краю жизни и смерти, он поддерживал её. — Да, Эллен, я остался здесь не просто так, а по зову долга. Раз в квартал я докладывал наверх, что всё чисто и больше здесь никого нет. Да, я врал, но разве они виноваты в том, что просто хотели жить?

Эллен подняла голову. Ещё два тела белели на разных концах площадки цеха, ставшей вдруг местом смертельного побоища. Они хотели жить. Хотели, чтобы их никто не трогал, но их желаниям сбыться было не суждено.

— Вы не дослушали конец легенды, Эллен, — тихий, но неизменно бодрый голос шерифа донёсся до неё с земли. Он сидел, привалившись спиной к свежераспиленным доскам. На их молочно-белых полотнах расползались бордовые пятна крови.

— Хэнк, помолчи лучше, — огрызнулся на него фельдшер.