Зверь 44

Зато их снаряжали огнемётами. Гэпэкашные обвешивались баллонами с горючкой и жгли хануриков в подвале, если те лежали под завалом и не подавали признаков жизни. Предсмертные стоны признаком жизни не считались. Гэпэкашные только пробивали дырку, шукали, есть ли внизу живые, и пускали в дырку пламя. Какое-никакое, а тоже, получается, огненное погребение. Но вообще гражданских хануриков они закапывали на кладбищах.

Переполненные кладбища разрослись, и у городских похоронных команд, по слухам, появились стационарные печи. Я не видел, врать не буду. Главное, что армейских хануриков гэпэкашные вывозили на пустырь – туда, где их подберёт проезжающий «Зверь». Сами «Звери» в большие города не заглядывали. Им там и развернуться негде. Мы в свою очередь не заморачивались с гражданскими хануриками. Оставляли их на каком-нибудь полустанке, в посёлке или где-нибудь на выселках. Сухой отчитывался о находке перед начальником штаба, и по нашим следам из ближайшего города отправлялись гэпэкашные. Им, конечно, было ссыкотно ехать по прифронтовым дорогам на обычных грузовиках. Тут и ракету недолго схватить. «Зверь» с белёной крышей их не защищал. Наверное, поэтому они нас недолюбливали. Мы отвечали им взаимностью. С высокой палубы «Зверя» смотрели на гэпэкашных с презрением. Неудивительно, что городская вылазка меня не особо радовала.

Через пригородные завалы тянулись узкие просеки дорожек. Встретилось несколько пулемётных гнёзд, защищённых мешками с песком и бревенчатым накатником. Нас никто не окрикнул. Гнёзда пустовали. Только бурые следы крови на пропоротых мешках выдавали, что недавно и здесь было жарко.

У просеки громоздились руины. На обломках кирпичного дома я увидел сплющенный фюзеляж гражданского самолёта. Рядом торчало и перебитое крыло истребителя. Кто-то нацепил на него цветные ленточки, и они вяло трепыхались на ветру.

Просеки постепенно сошлись в широкую, перемолотую снарядами дорогу. Телега грохотала по ней, а потом успокоилась и покатилась ровно. Дорога вывела на городскую асфальтированную улицу. Её расчистили метра на четыре в ширину – наш «Зверь» почти в два раза шире! – и местами подляпали бетонными заплатками.

На обочине громоздились холмы из кусков бетона и всякого городского мусора вроде колясок, каких-то комодов, телевизоров. Из-под холмов выглядывали кузова сплющенных машин. Гражданской техники попадалось много. Автобусы, легковые автомобили. До того скорченные или вывихнутые, что нарочно не придумаешь.

Под колёсами телеги мялась кирпичная крошка, но мы шли тихо. И город стоял тихий, присмиревший. Лишь иногда его тревожили шлепок обвалившейся штукатурки, грохот сорвавшегося кирпича или протяжный скрип накренённой груды металлолома. А ещё хлопали шторы в окнах какой-нибудь панельки. Весь подъезд обвалился, его будто нарочно вырезали по линии лестничных пролётов, обнажив и сами пролёты, и лестничные площадки, а три-четыре панельных квадрата – всё, что осталось от подъезда, – держались, нелепо торчали над провалом и размахивали полотнищами уцелевших штор. Такие квадраты попадались с балконными дверями, окнами, распахнутыми форточками и гармошками батарей под подоконником.

Дорога вела глубже в город, мы проходили один квартал за другим, и нам уже попадались ведущие к подъездам тропинки, залитые свежим бетоном тротуары и расчищенные от обломков перекрёстки. Встречались скверики, подпорченные сломками деревьев и загогулинами столбов, но в целом опрятные, почти приветливые. Сами дома стояли обкусанные сторцов или промятые посередине. В них тлела жизнь. На прокопчённых до черноты балконах кто-то вывешивал сушиться бельё, в приоткрытые подъездные двери тянулись связки проводов.

Случалось, что в одной квартире окна занавешены, на фоне белых занавесок виднеются рассаженные по горшкам кактусы и разгуливает рыжий кот, а соседние квартиры выпотрошены – в них сохранились только сорванные стояки, застрявшие в сплетении труб унитазы и гладкие, даже не подпалённые обои в цветочек. Когда я замечал эти обои, мне сразу делалось не по себе. Сам не знаю почему. Я много чего видел. Такое видел, что вам и рассказывать не хочу, но обои в обрушенных комнатах почему-то били мне по мозгам. Взгляд упрямо к ним возвращался, и я начинал злиться. Хоть карабкайся наверх и срывай обои, лишь бы не мозолили глаза своим узором.

Все прифронтовые города такие. Фронт отдалится – город подлатают. Фронт вернётся – и вроде бы зря латали. То миномётка жахнет, то ракета прилетит. То жёлтые придут, то синие. Когда уходят, на прощание разбрасывают «Кузнечики» и мины похитрее, которые иногда в упор не разглядишь. Леший, конечно, больной на всю голову, если шарится тут и лезет в старые магазины. Добровольно я бы в отряд снабжения не перевёлся, это точно!