Зверь

Не было дня, чтобы он не впадал в ярость, какую трудно представить себе у ребенка такого возраста. Он принимался вопить и хватать все, что попадалось под руку, чтобы запустить в тех, кто к нему приходил. И поскольку, несмотря ни на что, у него все же было смутное сознание своего бессилия, он начинал кататься по полу, слюни обильно текли у него изо рта. Можно было подумать, что он взбесился. Много раз нам вдво­ем с тестем приходилось на него наваливаться — може­те представить, насколько уже тогда он был силен.

—       Но все же чем вы объясняете эти приступы бе­шенства?— спросил председатель.

—     Ничем, просто нашим присутствием. Больше все­го в Жаке меня удивляло то болезненное отвращение, которое внушали ему все члены семьи. Когда после мо­ей женитьбы он понял, что я тоже вошел в семью, мне не было пощады, как и другим. И никогда я не мог себе объяснить, каким образом он, лишенный всякого общения с внешним миром, отличал меня от других.

—      Каковы были чувства родителей вашей жены по отношению к ребенку?

—      Я думаю, что тесть, ныне покойный, испытывал если не любовь к сыну, то по меньшей мере какую-то нежность...

—    А ваша теща?

—   Я не хотел бы отвечать на этот вопрос.

—   А ваша жена?

—     Мне тоже трудно отвечать. Мы с Режиной живем раздельно уже много лет.

—    Мадам Добрей в своих показаниях ваше раздель­ное проживание связывает с тем фактом, что вы будто бы опасались рождения такого же неполноценного ре­бенка, как ваш шурин.

—       Элементарная стыдливость обязывает меня от­ветить, господин председатель, что причины, по кото­рым супруги расходятся, никого не касаются.

—     Мог бы свидетель нам сказать,— спросил Виктор Дельо,— был ли, по его мнению, в непосредственном окружении Жака Вотье в детстве кто-нибудь, способ­ный удержать его от приступов бешенства, не прибегая к физической силе?

—      Да. Единственный человек достигал этого лас­кой— маленькая Соланж, которая была чуть старше его и которая впоследствии стала его женой.

—      Как вы можете это объяснить? — спросил пред­седатель.

—    Я ничего не объясняю, я только привожу факты.

—    И каким образом Соланж это делала?

—      Очень просто: она приближалась к Жаку, глади­ла ему руки или лицо. Этого было достаточно — он успокаивался.

—      Все это странно,— тихо произнес председатель и добавил: — Господин Добрей, вы виделись с Жаком по­сле его отъезда в Санак?

—     Нет, но я прочел его книгу.,.

—      Считаете ли вы, что он описал в ней свою собст­венную семью?

—    Несомненно.

—    Суд благодарит вас. Можете быть свободны. При­гласите следующего свидетеля.

—    Ваше имя?

—    Мелани Дюваль,— ответил робкий голос. Это бы­ла пятидесятилетняя скромно одетая женщина.

—      Мадам Дюваль, — обратился к ней председа­тель,— в течение восьми лет вы были служанкой в семье Вотье, проживавшей на улице Кардине.

—    Да, господин судья.

—    Называйте меня «господин председатель».

—    Хорошо, мой председатель.

—     Скажите, что вы думаете о Жаке Вотье.

—    Я о нем ничего не думаю. Это слепоглухонемой, а о человеке, который не такой, как все, не знаешь что и сказать.

—    Ваша дочь была счастлива с ним?

—     Моя Соланж? Должно быть, она была очень не­счастна. В некотором смысле это даже почти счастье, что он в тюрьме,— я чувствую себя наконец спокойной.

—     В общем, замужество вашей дочери вам не нра­вилось?

—     Я не хотела, чтобы она выходила за неполноцен­ного человека. Несчастье в том, что у Соланж слиш­ком доброе сердце... Занимаясь с Жаком-ребенком, она позволила заморочить себя этому Ивону Роделеку, ко­торый соблазнил нас работой в институте в Санаке. Я была кастеляншей, а Соланж, которую мсье Роделек выучил языку слепоглухонемых, помогала Жаку гото­виться к экзаменам. Вы знаете, что случилось дальше: они поженились. Я сто раз говорила Соланж, что это безумие, но она не хотела меня слушать. Вы только подумайте! Умная и хорошенькая, она могла бы выйти за красивого и богатого нормального парня. Я уверена, что за Жака Вотье она вышла замуж из жалости. Не выходят по любви за несчастного. Потом они отправи­лись в свадебное путешествие. Помню, как они верну­лись через месяц. Если бы вы ее видели, бедняжку! Ко­гда я ее спросила, счастлива ли она, Соланж из гордо­сти ничего не ответила, только разрыдалась. Я расска­зала об этом мсье Роделеку, который сказал, что надо запастись терпением, что им предстоит интересное пу­тешествие в Америку, где все уладится, — словом, на­говорил всякого, разную чепуху, как он это умеет. И какой результат? Через пять лет, встречая их в Гавре, я увидела, как зять спускается на пристань в наручни­ках... А бедняжка плакала! Если бы вы только видели! Я пыталась ее утешить, когда мы возвращались вдвоем в Париж на поезде, но она отказалась поселиться в доме, где я сейчас работаю, у хороших хозяев, которые приготовили ей комнату. Она поцеловала меня на вок­зале Сен-Лазар, и больше я ее не видела. Она где-то прячется. Разве что время от времени пришлет открыт­ку: дескать, все хорошо. Она стыдится! И есть чего! Быть женой убийцы!