Зверь

—      Нет, господин председатель, но ваш вопрос на­помнил мне странный разговор с Жаном Дони на дру­гой день после пожара у меня в швейцарской. Он во­шел, когда я разбирал почту, и сказал: «Вы слышали, что ответила вчера Соланж брату Гаррику, когда тот спросил, что случилось?» — «Да, — ответил я, — ну и что?» — «Соланж, — поведал мне Жан Дони,— солгала, говоря, что пожар произошел из-за ее неловкости. Не она опрокинула керосиновую лампу — это Жак нарочно швырнул ее, чтобы поджечь домик, а потом закрыл нас на ключ — меня и Соланж,— сам же убежал». — «Что это вы такое говорите,— ответил я Жану Дони.— Вы со­знаете, какое это тяжкое обвинение? Вы не имеете пра­ва клеветать на товарища! Начать с того, что Жака там вообще не было!» — «Он там был, брат Доминик, но успел убежать, пока я пытался выбить дверь изнутри. Если бы в последнюю минуту она не поддалась, вы на­шли бы два обугленных трупа — Соланж и мой. Жак попытался нас уничтожить!» — «Вы совсем с ума сошли, Жан! Какой смысл ему было делать это?» — «Потому что он ревнует ко мне,— ответил Жан Дони.— Он дума­ет, что Соланж любит меня, а не его».

Несколько дней я не знал, что делать: поверить Жа­ну Дони, который был одним из самых образцовых на­ших воспитанников и через несколько недель от нас уезжал? Или лучше рассказать об этой странной бесе­де директору? Я боялся, что Ивон Роделек, зная мою склонность к болтливости, скажет: «Вы, брат, с вашим хорошо подвешенным языком, суетесь в дела, которые вас совсем не касаются». И мсье Роделек был бы прав. Было еще одно возможное решение — предпринять соб­ственное расследование, чтобы выяснить истину. Од­нажды, когда Жак зашел ко мне в привратницкую, я ему сказал: «Бедный Жак, вы, наверно, очень пережи­вали, когда узнали, что Соланж и ваш лучший друг чуть не сгорели заживо в садовом домике». Жак только и ответил: «Не понимаю, как это могло случиться... Знаю только, что Жан мне уже не лучший друг». Боль­ше я ничего не смог от него добиться. Я пытался снова разговориться с Жаном Дони, но он, возможно сожалея о неосторожно вырвавшихся у него словах, всячески из­бегал меня. Я решил забыть о том, что мне сказал Жан Дони. И правильно поступил, потому что он обрадовал меня своим приездом из Альби, чтобы самому сесть за орган на свадебной церемонии Соланж и Жака. Из это­го я заключил, что никакой обиды между ними не было.

—      Что вы думаете о Соланж Дюваль? — спросил председатель.

—    Думаю о ней только хорошее, так же как, долж­но быть, наш директор.

—      Было у вас впечатление на свадьбе, что молодые супруги счастливы?

—       Были ли они счастливы, господин председатель? Лица их сияли счастьем, когда они, соединившись на всю жизнь, выходили из нашей часовни. Все были сча­стливы в этот день. Какая была прекрасная церемония! Я видел и надеюсь еще увидеть много праздников в Санаке, но не думаю, что какой-нибудь из них мог бы сравниться с этой свадьбой — первой в нашем институ­те. У меня было ощущение, что все мы немного причастны к этому счастью.

—     Вы видели молодых после?

—      Однажды, когда они вернулись из свадебного пу­тешествия, перед поездкой в Америку.

—       Они по-прежнему были счастливы, так же как в день свадьбы?

—       Мне кажется, что да, и я воздал благодарность Всевышнему за это их счастье. Это дает мне надежду думать, что Бог не мог оставить Жака после того, как он помог ему стать полноценным человеком. Я верю — не в его милосердие, потому что не могу считать этого ребенка виновным,— а в то, что он поможет ему с честью выйти из этого испытания.

—      Суд благодарит вас. Можете быть свободны. При­гласите следующего свидетеля.

Появление молодой блондинки с бирюзовыми глаза­ми, изящная фигурка которой резко контрастировала с атлетическим сложением Вотье, произвело сенсацию. Присутствующие поочередно переводили взгляды с хрупкой женщины с очаровательным, слегка покраснев­шим личиком, которая казалась смущенной от того, что находится в подобном месте, на колосса, неизменно со­хранявшего бесстрастное выражение лица. Соланж вы­шла к барьеру, не поворачивая головы в сторону обви­няемого, и застыла перед председателем, словно боясь взглянуть на человека, в пользу которого она пришла давать показания.

«Вот и она наконец! — подумала Даниель Жени.— Она точно такая, какой я ее себе представляла!» Самые восторженные отзывы свидетелей не преувеличивали ее красоту — Соланж была очень хорошенькой. Будущий адвокат даже ощутила в себе что-то похожее на рев­ность. Это было глупо, но она ничего не могла с собой поделать. Она дошла даже до того, что вообразила, буд­то Жак — так она называла теперь в мыслях бывшего «зверя» — смотрит на них обеих и сравнивает ее с Соланж. Тройной его недуг значил теперь гораздо меньше. В открытом, чистом лице Соланж она искала черты, ко­торые свидетельствовали бы об эгоизме:«Ведь она сов­сем не позаботилась о несчастном с тех пор, как он в тюрьме». Об этом она узнала от самого Виктора Дельо, и это был ее основной упрек молодой женщине.