Зверь лютый. Книга 24. Гоньба (СИ)

— Отнюдь. Не сманиваем, но рассказываем. Не запрещено. А наезд твой — татьба и разбой. Ещё мявкнешь — угомоним на берёзе, как шиша лесного. И князю Суждальскому отпишем.

«Мечник» — название чиновника, имеющего право судить и казнить. «Право» у него есть. Но — в отношении местных, не моих. А уж отряд егерей…

Ещё: здесь пока нет крепостного правда. Смерд — вольный человек. Невольный — холоп, закуп…

С Всеволжска выдачи нет. И мечник растерянно обнаруживает поутру, что пара его холопов сбежала. Прихватив коней и майно. А командир егерей бедолагу успокаивает:

— Не журись, дядя. Мы у беглых всё заберём. По нашему закону: у новосёла — ни нитки, ни волосинки не остаётся. Но тебе не выдадим. Мы ж — Не-Русь.

«Грань» — становится «горячей». Большой крови ещё не было, но это дело нехитрое. А морды — уже били.

И что Андрей на это скажет…?

Сходно между Окой и Клязьмой. Только ещё хуже. Вот зимой бы, пока тамошние болота замёрзли, и довести демаркацию границы до конца.

Есть вопросы севернее Волги, где мои люди уже к Белозерью подбираются. Заново заселяется ворами да шишами Кострома. И мне это… неприятно. Хрень какая-то в Галиче Мерском. А дальше уже земли, вроде бы, новгородские. Но я так не думаю — мои люди лазают по Сухоне и Двине. Конфликты с новогородцами — как два пальца…

А что Андрей на это скажет?

В Новгороде сидит князем Святослав Ростиславович (Ропак). Ежели вече приговорит да Ропак послушается да подымет свою дружину княжескую да полк новогородский… Да пойдёт вышибать Ваньку-плешивого с Сухоны… А то — и с Волги… А в том полку городовом — пять сотен воинов, от княжьих гридней в бою и не отличишь… Только идти им против меня — по Волге или через Белозерье, через земли князя Суздальского…

А вот что на это Андрей скажет?

Есть тема епархиальная. Пока в Ростове епископа нет. Если Андрей у себя во Владимире в Успенском соборе ножкой топнет, то весь клир тамошний бегом побежит. В земли мои доносить слово божье… Я-то не против — мне попов надо. Но под Ростовского архиерея — не пойду.

А вот что на это Андрей скажет?

Я тянул время: то ледостав, то заботы разные — веялки мои гравитационные, негоразды с сувашами и черемисами… Но понимал: ехать надо.

Последней каплей было… Да как всегда! — Бабы взбесились!

Лазарь надумал жениться.

Факеншит уелбантуренный! Я ж его предупреждал!

Увы, у парня по этой теме — пунктик:

— Хочу! И что б — не понарошку!

Ввести жену в дом — ввести её слуг и служанок. Дом Лазаря — моё посольство. И там возникают, временами, всякие… обстоятельства. О которых за воротами трепать — не след.

Ещё проще: «ночная кукушка — всех перекукует» — русское народное наблюдение.

«Всех» — и меня тоже. И от того, что какая-то… сопливка тринадцати годков будет «куковать» своему благоверному «на постелюшке» зависит взаимоотношения двух гос. образований — княжества Суздальского и Всеволжска-города. Ну, и «будущее процветание всего прогрессивного человечества», естественно.

Надо бы хоть глянуть на ту «кукушку». И её окружение. Хоть прикинуть — какой такой «вороний грай» вскорости образуется у Лазаря в постели.

Так-то девка из приличной семьи, батяня ейный — окольничий княжеский.

Два года назад люди такого уровня Лазаря просто не замечали:

— Что это за прощелыга пришлый по двору поскакивает? Вышибить дурня.

Теперь уже как с ровней разговаривают. А выше Лазарю… А куда? Княжон за бояр, хоть каких — не выдают.

Опять же, Андрей — сам! — посоветовал.

Я только у себя эту новость рассказал — пошёл вой бабский. Рада, матушка Лазаря, боярыня-акушерка, в крик:

— Сыночка! Единственного! Кровиночку! Роженого-лелеяного! Женить?! Без моего благословения?! Прокляну! И Лазаря! И Андрея! И тестя незнаемого! И тебя, Воевода, за компанию!

А рядом дочки её. То ревмя ревут, то хихикают без останову. Девкам замуж пора, да мать не пускает — ровни ей тут нету. Она ж боярыня! И дочек выдаст только за таких же, горластых. В смысле — с высокими шапками.

Тему эту надо решать быстро — девки созрели.

«Дурманом сладким веяло, когда цвели сады

Когда однажды вечером в любви признался ты

Дурманом сладким веяло от слова твоего

Поверила, поверила, и больше ничего».

Как сады зацветут, так и… дурман в головы-то и ударит. Вот насчёт «и больше ничего»… я не уверен. Может, и не залетят. Но все необходимое для этого — сделают.

Следом идёт Цыба:

— Господине, возьми меня с собой в Боголюбово. Там у меня вещи кое-какие оставленные. Новая хозяйка придёт — уберёт-переложит. А то мужа своего моими тряпками попрекать начнёт.

— Охота поглядеть как мил дружок — другую под венец ведёт?

Стоит, молчит. Нос задрала. Чтобы слёзы, что глаза полнят, на лицо белое — ручьём не лились?

— Свози, господине. Глянуть напоследок. А то… свет белый не мил.

Вот же! Сколько мороки от этих баб!

Однако: «без женщин жить нельзя на свете».

Нет. Нельзя.

Тогда — едем.

…

Дорога. Русская дальняя зимняя дорога…

Не надо иллюзий: это явление — непобедимо. Может, когда-нибудь… какой-то страто-сферо-экзо-гидро-пердо-плазмо-план… С земли? — Не.

«Сквозь волнистые туманы

Пробирается луна,

На печальные поляны

Льет печально свет она.

По дороге зимней, скучной