Зверинец Джемрака

Кашалот не видит ничего ни спереди, ни сзади, только две картинки по бокам. Не знаю, что видела та кашалотиха. Мне казалось, будто она все время смотрит на меня, — такое было ощущение. И во взгляде ее сквозило любопытство. По-моему, это была не самая умная кашалотиха на свете. Комера метнул гарпун еще раз и попал. Она вскинулась, повернула морду в нашу сторону, словно в беззвучном крике, три или четыре раза шлепнула хвостом, отчего вода вокруг забурлила, и понеслась по гладкой поверхности моря с торчащим в боку гарпуном, увлекая нас за собой. Нас подбрасывало и трясло — только зубы лязгали да кости гремели. Удержаться на месте было невозможно. Когда она захрипела, я решил, что мы сейчас пойдем ко дну как пить дать, но вельбот летел дальше, все стихии бушевали у нас в ушах, и линь пел и вибрировал, пока китиха не всплыла на поверхность прямо перед нами, заставив вельбот высоко подняться на волне.

Она перекатилась через волну, разинув пасть. Соль разъедала мне глаза. Комера неподвижно стоял на носу, зажав в руке острогу. «Гребите, гребите», — повторял голос, и мы, под руководством Сэма, медленно, но верно подтягивались все ближе к китихе. Глаз у нее еще блестел. Потом она медленно моргнула — и началось. В длину острога составляла два человеческих роста, но Комера управлялся с нею так умело, что весь мой страх улетучился. Китиха перевернулась на спину, хватая пастью воздух. Она принялась крутиться на месте. Море окрасилось в красный цвет. Комера снова и снова колол ее — семь, восемь, девять раз, — пытаясь добраться до сердца, а когда наконец попал в нужное место, из дыхала вырвался фонтан темной пенящейся крови и пролился на нас сверху настоящим дождем.

— Назад! Назад! — закричали Комера и Сэм, и мы схватились за весла, отгребли в сторону и стали смотреть, как умирает самка кашалота.

Именно тогда я по-настоящему понял, что киты не больше похожи на рыбу, чем я сам. Столько крови! Кашалотиха умирала жестокой, неистовой смертью — не то что свежевыловленные рыбины на лондонском причале. Те подыхали медленно, трепыхаясь и подрагивая. А эта громадина слепо металась в пятнах запекшейся крови, изнемогая от боли и ярости, щелкая челюстями, хлеща хвостом и изрыгая комки слизи и полупереваренных рыб, которые плавали на поверхности воды вокруг нас и ужасно воняли. Зрелище было жуткое. Такая мощь моментально не уходит. Мы смотрели с благоговением, в полном молчании. Прошло минут десять, потом еще столько же. В своих метаниях животное двигалось по кругу, и этот круг все сужался и сужался; я молил Небеса, чтобы она поскорее умерла.

Сколько прошло времени, прежде чем кашалотиха окончательно изнемогла? Минут двадцать, не больше. Наконец она завалилась на бок и затихла, выставив к небу один из плавников. Левиафан пал.

Мы смотали линь обратно. Теперь шлюпкой правил Сэм. Он оказался сильнее, чем мы думали. Весла погружались в кровь. Вокруг вельбота качались на волнах зловонные ошметки — содержимое китового желудка. Мне было поручено проследить, чтобы линь не запутался, смотать его и положить обратно в ящик. Тим обернулся и посмотрел на меня. В нашей шлюпке мы были единственные новички и еще не понимали, что чувствуем, — просто смотрели друг на друга.

Пока мы буксировали тушу к кораблю, начало темнеть. Мы еле стояли на дрожащих ногах и не могли произнести ни слова, но растущее возбуждение смягчило ужас пережитого. Первый кит, добытый в походе, — наш. Мы его забили.

Не капитан со своей командой, не мистер Рейни. Мы — команда второго помощника Комеры. Для Саймона, правда, все сложилось не столь удачно. Когда мы поднялись на палубу, все принялись его поздравлять — думали, что именно он, как рулевой, сумел загарпунить кита. Саймону пришлось объяснять, что у него не получилось и Комере пришлось взять все в свои руки. Что до нас с Тимом, мы уже могли смеяться. Дэн подошел и с серьезным выражением лица похлопал нас по плечам:

— Молодцы, не растерялись!

Мы не растерялись. Справились.

Тушу кашалотихи привязали у правого борта головой к корме.