Зверобой

Марьяну после смерти отца будто с катушек сорвало. Видно, что она внутри так звенит, как буфет с посудой во время землетрясения. И приятно быть причиной этого, и льстит, но с другой стороны – чем это может кончиться?

«Лучше бы ничем не кончалось, – думала Ольга, раскладывая пасьянс-косынку, складывая блоки в тетрисе, собирая огурцы на виртуальной ферме, – и хорошо бы вообще не закончилось. Никогда».

12. Мемори

– Расскажите про жизнь в Москве, – просит Валерия. – Ведь между страстью и молчанием что-то да было?

Она такая дотошная, эта красивая психотерапевт. Сегодня она в смешной футболке с оленем. И Марьяна рассказывает, упершись рогами в прошлое:

– Были дни, все как один. Я приходила на работу, приносила ей кофе, она, не глядя, брала. Не помню, чтобы она хоть раз сказала спасибо. Потом совещание, поток к ее столу – с вопросами. Ты туда, ты сюда, ты здесь. Меня она всегда оставляла себе. В полдень мы шли обедать. Садились в ее черный джип, ехали в кафе через два квартала. Она не любила, чтобы нас видели вместе, хотя не видеть нас вместе было невозможно – мы ведь практически не расставались.

– А выходные?

– Выходные я ненавидела.

Выходные – это щемящее прогорклое одиночество, которое не заглушить музыкой, не замаячить телевизором, его можно только извлечь и опустошить, ловко подцепив изнутри двумя пальцами. Раз – и нет больше в ней печали – вон она вся плавает в туалете, маскируясь под горошек и фаршированные помидоры.

– Поэтому я и пошла в бассейн. Просто чтобы не проводить воскресенья в одиночестве.

…Где-то там, в прошлой жизни, Ольга пишет, глядя на статус Марьяны «херово» в соцсети: «Тебе херово?»

Марьяна плачет, а потом смеется. Или смеется, а потом плачет.

Можно сказать, что это истерика. Но это просто переменчивая погода. Никто же не называет погоду истеричкой. «На улице сегодня истеричка. Возьми зонт».

Ольга пишет: «Поехали кататься на мопеде? Мне тут на тест-драйв привезли».

Что слышит Марьяна: «Обними меня, прижмись ко мне, почувствуй меня».

Марьяна пишет: «Нет».

Нет. Я больше никогда не поведусь на твои дешевые разводки.

Нет, я тебе не верю.

Нет, ты же меня не любишь.

И спрашивает: «В юбке ведь нельзя?»

Ольга пишет: «Ох, блин».

Марьяна и Ян – все еще молодые и тогда еще неженатые – идут по солнечной улице, он бережно держит ее за руку.

Она судорожно перебирает в голове причины: сорваться и убежать к Ольге.

В конце концов она выдумывает подружку – совершенно нелепая, нескладная ложь, – о встрече с которой совсем забыла, а она ведь, черт возьми, попросила ее покормить кошку. Нет, посидеть с ребенком. Или и то и другое. Марьяна меняет показания на ходу, но ей наплевать.

– Давай вместе поедем, – предлагает Ян. – Я работал с детьми, могу с ними петь или еще что-нибудь.

– О нет! – взвизгивает Марьяна. – Она – подруга то есть – будет еще дома, когда я приду, не поймет, почему я с посторонним мужиком.

– Посторонний мужик? – Ян смотрит на Марьяну растерянно. – Ты разве про меня не рассказала еще подругам?

– Это другая подруга, – произносит Марьяна так, будто это все объясняет, – Ты ее не знаешь, мы с ней редко общаемся. И вообще она странная. И ладно тебе. Не придирайся к словам.

Марьяне совсем не страшно мчаться по самой широкой автостраде. Когда Ольга рядом, она не боится. Лететь, жить, прощать, быть обманутой, обманывать самой.

Она говорит ей в спину: все равно ветер схватит и унесет любые слова:

– Твоя кожа пахнет лавандой.

Ольга кричит:

– Что?

Ее волосы пахнут надеждой, желанием, только что скошенной травой, рискнувшей вылезти после зимы. Они хлещут Марьяну по губам.

– Куда поедем? – перекрикивает Ольга ветер.

Марьяна вжимается подбородком в ее плечо.

– Нам нужно выбрать цель, – кричит Ольга.

«Пристрели меня», – думает Марьяна.

Вечером сидят на веранде Ольгиной дачи – теплым и душным вечером после дождя, и Ольга показывает Марьяне фотографии. На этих фотографиях – ее юность и ее любовь.

Ольга говорит:

– Вот здесь я жила однажды летом с бабушкой. Интересно было через много лет приехать с кем-то, с кем в юности мне так хотелось пройти по набережной за руку.

Марьяна смотрит на фотографии, и ее пронзает боль. Через всю ключицу до самых пяток.

Ольга рассказывает, а Марьяна запоминает все, и это напоминает сеанс мастурбации перед глянцевым порножурналом.

Ольга говорит, глядя на фотографию:

– Мы поехали на заброшенный пляж. По дороге остановились у какого-то завода по розливу минеральной воды, и там труба из земли торчит с этой водой. Вот мы смотрим в эту трубу.

Боль – не такое уж сильное чувство, если к нему привыкнуть.

Ольга смотрит в глаза Марьяне и спрашивает:

– Кстати, какого цвета у тебя глаза?

Не такого, как тебе нужно.

Ольга говорит:

– А вот, кстати, отличная фотка – просто Беверли-Хиллз.

Она говорит:

– Что ты сейчас чувствуешь, опиши.

Марьяна чувствует слишком много и слишком мало хорошего. Эдакое идеальное состояние для того, чтобы все это запомнить, и совершенно несовместимое с жизнью.