Зверобой

– Это было на следующий день после похорон отца. Мне было плохо, я попросила Ольгу о встрече. Сами похороны я помню смутно: толпа каких-то его коллег, нелепые речи у гроба, он сам – ни на кого не похожий, особенно на себя. Я смотрела и думала только о том, что ему нацепили галстук – еще такой яркий, красный, аляповатый, а он никогда галстуков не носил, вообще ненавидел их. Погода – насмешкой – стояла отличная. Солнце сияло, птицы пели, это было нелепо. Я проводила мать на вокзале, пошла в отель, по пути позвонила Ольге. Была готова к тому, что она откажется – придумает какой-нибудь повод.

– Душ Шарко, ангина, война?

– Типа того. Но она пришла. Мы договорились встретиться в музее, ну то есть это она сказала: пойдем в музей, просто чтобы отвлечься. Мне было приятно, что она взяла это в свои руки – я тогда ничего не могла придумать.

Официант пришел и поинтересовался, нужно ли повторить. Нужно: махнула рукой Марьяна и продолжила:

– В этом музее необычно: все залы расположены вокруг одной вавилонской лестницы, а сама эта лестница – как бы гигантский амфитеатр.

Официант притащил еще один бокал, и Марьяна нырнула в него пальцами, чтобы достать оливку.

– Я была очень красивой и очень живой. Она как будто вернула меня в жизнь – уже тем, что согласилась прийти.

– Не сомневаюсь.

Валерия улыбалась, показалось, что снисходительно, но это было не важно.

– Она приехала за полчаса до меня – случайно, просто раньше освободилась со встречи, сказала, что будет ждать меня внутри. От метро я бежала почти бегом, вошла и увидела ее: она сидела одна в абсолютно пустом амфитеатре. Это было так красиво! Она не читала книжку, не листала журнал, не смотрела в телефон. Она просто меня ждала.

Марьяне отчаянно захотелось заплакать, но она задержала дыхание, а потом запила слезы, как горькую таблетку, глотком мартини, откинув голову назад.

Валерия сделала вид, что не заметила.

– И что потом?

– Я ее обняла. Я так давно ее не видела, хотелось обнять. Ну это было еще нормально. Дружески.

Марьяна засмеялась, но ее смех тут же смыло дождем. Валерии показалось, что она под душем.

– Хотя кого я обманываю. Она засмеялась, что я вся мокрая, и вытерла капли ладонью с моей щеки, потому что на улице поливало – ну вот как сейчас у меня, – Марьяна повернула камеру, и Валерия почувствовала, как мокрые струи летят за шиворот.

– Она стояла совсем рядом, почти вплотную, и я не нарочно, правда, инстинктивно, поцеловала ее, просто потому что она почти касалась щекой моей щеки.

– Как вы решились на это?

– Я не решалась. Это было естественно. Как будто единственно правильное движение, понимаете? Я не знаю, как объяснить. Но когда она рядом, я на полном автомате беру ее за руку, целую, глажу по спине, как будто так было всегда, и только так и должно быть. Она моя, для меня, и я ничего никогда не смогу с этим сделать.

– И вы подумали?..

– И я подумала, что никого так не любила. Что глупо делать вид, будто мы чужие или для нас обеих это что-то необыкновенное. Все дело, кажется, в том, что для нас обеих только это как будто и нормально.

– И что было потом?

– Ничего. Мы пошли на выставку, а на следующий день расстались – она попросила дать ей паузу и с тех пор не разговаривает со мной. Но то мгновение… когда она сидела и ждала меня, распороло меня изнутри.

– Вы сфотографировали ее? Как она там сидит?

– Нет.

– Почему? Ведь это было красиво?

Марьяна вздохнула. Валерии иногда приходилось объяснять совершенно бестолковые вещи.

– Это было невозможно. Первой моей мыслью было, конечно, сфотографировать ее. С художественной точки зрения все идеально. Но я не могла. Я не могла разрушить это хрупкое ощущение, такое случайное и редкое – что она меня ждет. Если бы я достала телефон и начала целиться, все тут же пропало бы. Человек перед камерой уязвим, а она и так была уязвима. Я не могла и не хотела требовать от нее еще больше.

Валерия вздохнула и опрокинулась куда-то из кадра. Наверное, сидела на диване.

– Вы у нее в ловушке, – сказала она откуда-то из глубины диалогового окна.

– В ловушке Барбера, – улыбнулась Марьяна.

– Что?

– Мы с отцом часто ставили такие ловушки.

– Как они работают?

– Очень просто. Вкапываете в землю ведерко, и насекомые в него падают.

– И вы упали?

Марьяна залпом допила мартини и махнула официанту, чтобы он посчитал. Дождь все еще не закончился, но было приятно дышать сырым почвенным воздухом, смешанным с теплым дыханием креозота из разинутой пасти метро.

– И я упала, – согласилась Марьяна. – И мне не выбраться никогда.

…В музее в тот час было мрачно и пусто. Пол трещал, как еловые ветки в камине, отзываясь на каждый шаг. Ольга спросила:

– Если бы можно было выбирать, какую картину ты бы повесила дома?

– Мондриана, – не задумываясь ответила Марьяна.

– Забавно, – сказала Ольга. – А я его и повесила. Но на работе.

Сине-желто-красные квадраты – никакого намека на чувства. Все как в приемной платной клиники.