Зверобой

У меня умер отец. Он был совсем молодой. Я подумала о том, как он прожил жизнь. Это была жизнь без любви. Сколько можно жить без любви?

«Ничего, – Марьяна не могла выдавить ни слова, слезы наступали. – Я тебе перезвоню».

Потом написала, конечно. Ольга сказала: «Ты не виновата».

Но Марьяна была виновата – перед детьми, перед Демьяном, перед отцом.

«Я ужасно тебя люблю», – написала она Ольге.

«Ты просто очень расстроена», – ответила та.

Ну конечно. Разве могут быть другие причины любить тебя?

Разве есть хоть одна причина, по которой ты выберешь что угодно, лишь бы не сесть в мой отплывающий в будущее корабль?

В детстве Марьяна часто играла с отцом в Ноев ковчег. Обычно она садилась рядом с его рабочим столом, а он спрашивал:

– Ну что? Кого возьмем с собой на ковчег?

– Лошадку.

– И лошадку.

– Кошку.

– И кошку.

– Кенгуру.

– Хорошо.

– Мышку. Собачку. Хомячка Чипа. Рыбу-меч. Гориллу. Коалу.

– И, конечно же, алкиноя?

– Куда ж без него.

Продолжать можно было бесконечно. Они перебирали и перебирали всех возможных животных, а когда те заканчивались, доставали Красную книгу, и Марьяна наугад открывала ее, чтобы добавить на борт очередного пассажира.

Куда плыл этот корабль?

Они это никогда не обсуждали. После того как перечислять становилось скучно, отец предлагал Марьяне этот ковчег нарисовать, и та долго пыталась вместить на палубу альбомного листа сто сорок наименований живых существ. Как выглядят некоторые из них, ей было неведомо, поэтому она рисовала их так, как представляла: подковонос Мегели был у нее красным и длинным, как крокодил, на носу – подкова, остроухая ночница – черной птицей с ушами, как у добермана, а тарбаган – фиолетовым слоном с полосками.

Эту часть игры отец обожал: он рассматривал рисунок, спрашивал: а это кто? А это кто? И хохотал: вот же не повезло сурку! Вот же досталось мыши!

Он и сам знал не всех животных, но с Красной книгой был хорошо знаком. Иногда он выписывал их названия в свой блокнот – то ли чтобы запомнить, то ли чтобы прочесть о них подробнее.

Что же касалось насекомых, Марьяна переняла отцовскую страсть: она могла часами сидеть с лупой над картонной коробкой из-под маминых туфель для театра, внутри которой копошились муравьи или бодались два жука-пожарника, а свои наблюдения записывала в тетрадь. Она играла в «ученого», надевала белую мамину сорочку и писала в своем дневнике:

«Утро. Жук вышел на тропу войны.

Далее. Жук столкнулся с препятствием.

Далее. Жук пошел в атаку.

Далее. От обеда жук отказался.

Далее. Жук совершил попытку сбежать, но перевернулся».

Отец с серьезным лицом читал эти наблюдения, кивал, сверялся с происходящим в коробке, говорил:

– Ну да, Рысь, отлично. Надо бы еще поисследовать.

Однажды они отправились в экспедицию – наблюдать за исчезающей степной дыбкой, кривоногим кузнечиком, похожим на экскаватор. И ей на футболку прыгнул какой-то чужой – черный, с огромными усами и крыльями, он был похож одновременно на таракана и рогатого жука.

– Сними, папа, сними его! – верещала Марьяна.

Отец достал фотоаппарат:

– Снимаю! Снимаю!

Они смеялись до слез, жук улетел.

Потом ночевали в палатке.

25. Амфитеатр

Валерия всматривалась в экран.

– Где это вы? В палатке?

Марьяна засмеялась:

– Это я в кафе. На веранде.

Она сидела под навесом, закутавшись в любезно предоставленный официантом плед. Сразу за навесом плотной стеной стоял дождь, он лил так отчаянно, что не было видно вывесок на соседнем доме. Перед Марьяной стояла чашка кофе, белая и хрупкая, почти как слоновая кость, с высохшим следом на ободке, обветренный круассан и бокал мартини.

Она много раз обещала себе не пить в обед, но перед таким разговором стоило выпить. Ей нравилась Валерия и нравилось, что та ее слушает как безумное радио – всегда в ожидании сумасшедшего поворота. Ей нравилось поражать ее воображение, так она казалась себе особенной.

– Расскажите, что произошло в тот день?

– В какой из дней?

– Вы мне скажите. Вы как-то обмолвились, что с Ольгой все было более-менее в рамках, пока вы не встретились с ней в последней поездке.

– А, да.

Марьяна глотнула мартини, и Валерия тут же воткнулась в экран:

– Вы что это, выпиваете днем?

– Осуждаете? – спросила Марьяна, в очередной раз довольная своей уникальностью.

– Нисколько. Вы взрослая.

Опять эта «взрослая». Имаго. Валерия так часто напоминала Марьяне, что она взрослая, как будто Марьяна никак не могла взять это в толк.