Звезда Аделаида - 2

- Вот, послушай меня - «поэта», как говоришь ты, будучи благосклонным к «одам» моим, вовсе не мастерским пером написанным.

«Чем наградить нам ребёнка сего?» - подумали боги благосклонные.

И дали сердце светлое тебе, дабы полюбил ты весь мир, и варваров, и Нелюдей, к первым из коих имеешь ты благорасположение таковое, а на вторых ты не ходил походом, дабы узреть всю нищету прозябания их.

«Чем наградить нам ребёнка сего, нежного юношу?» - подумали боги пресветлые.

И дали знатность тебе, дабы стал ты властелином вельможным и доброгневным в мире своём, коего узреть мне удастся, увы.

«Чем ещё наградить нам нежного юношу сего?» - подумали боги небесные.

И дали тебе лик пресветлый, прекрасный, но печально и задумчиво бледно-белый,

Дабы озарял он весь мир подлунный подобно светилу Селены.

-«Чем ещё одарить нам нежного юношу сего?» - подумали боги милостивые.

Волосами столь роскошными, иссиня-чёрными, что трудно описать всю прелесть каждой пряди их;

Глазами бездонными, к любови твоей источающие свет неотмирный, серебряный, хоть очи твои и черны;

Губами прельщающими, тонкими, складывающимися в улыбку возлюбленную, чистую, непреходящую;

Запястиями столь тонкими, что не всякому счастие даровано поцеловать с радостию кисть твою, и говорю я не только о рабах, но и о свободных многих.

«Чем ещё ославить нам юношу сего?» - подумали боги справедливые и могущественные.

Сложением тела превосходным, тонким, изящным, словно апроволока в кузне;

Ногами длинными, прямыми, землю попирающими с силою и в то же время, спокойно, не щедрясь, всю земную полу-ось.

-«Чем наградить нам прекрасного мужчину сего?» - подумали боги праведные.

И дали страстность тебе необъятную и непокорную, дабы любовь твоя была сильною и ненасытною;

Умелость в утехах любовных, дабы любовь твоя была проникновенною, такою, чтобы хотелось повторить её приход, и снова, и снова.

-Но что тебе с того, что всем этим наградили тебя боги прекрасные, милостивые и милосердные, справедливые, небесные?

Нет дела тебе до них, ибо не веруешь ты в них, благородных богов отца моего да и моих тоже, ибо не ведаю я иных.

Нет дела тебе до них, сильных и могущественных, ибо сердце твоё, прежде светлое, гордынею необычайною преисполнилось.

И думаешь ты, что сами боги непознаваемые должны тебе, а не ты им, жалкий червь, в гнилости кровосмешения с пращуром своим проводящий утра тёмные месяца десятого конца!

Как бы отцом теперь тебе не стать, ибо не желал ты того и плотию, и сердцем, и душою, и разумом, но вот покарают тебя тебя боги, в коих нет веры у тебя и станешь ты пращуром самому себе!

Глава 88.

- О Квотриус! Слова твои, за исключением последних, воистину страшных для меня, надобно записать тотчас, ибо прекрасна ода твоя гордыне и неверию моему в… твоих богов, пусть они и наградили, с твоей точки зрения, меня всем вышеперечисленным тобою единым.

- Не время сейчас записывать оды. Не для сего звал я тебя, отрывая от пухлых, как комок шерсти, предназначенный к пряже, губ, недостойного ощутить даже лёгкое дуновение, не то, что прикосновение твоё, Гарольдуса. Гостя воистину недоброго, да попросту зло в уме своём вынашивающего! Ибо похитил он у меня самое ценное, дарованное мне и только мне - вкус губ твоих, отдающий полынью горчащею и ещё семидесятью тремя превосходными, знойно ароматными, живыми, только что срезанными рабынями, полдневными, всеми летними травами.

- Что с того, что не светятся глаза мои огнём живым внутренним?! Мне тоже промозгло, и одиноко, и стыдно, что поял я женщину, для тебя предназначенную! И я не ведаю я, о какой игре за выживание и за пращура самому себе, ибо сие противоречит искусству магии и проистечения времени, вёл ты нарочито загадочную речь свою!

Верно, отмстить ты хочешь мне за глупую пьяную выходку мою! Но прости, умоляю, молю, прости, мой и только мой Квотриу-ус!

Я… Я никогда больше не притронусь к Гарольдусу!

- А вот при упоминании его имени глаза-то твои и воспылали, о Северус, о переменчивый ветер мой, бывший когда-то строго северным, теперь ж мотает тебя из стороны в сторону.

- Знай же, что всю ночь боролся я за душу свою, дабы не унёс её тот странный ветер, дующий в мире Немёрт…

- Так ты… опять попал ты туда, в мир Немёртвых? Но отчего же? Дана тебе была письменная инструкция, сколько… Или ты и о ней забыл? Сколько же скупулусов спор бросил ты в кипящую воду жизни?

- Тридцать семь, о Северус… Неужли надо было на десяток меньше всыпать? Ах, я глупец! Ведь на пергаменте, о коем совсем позабыл до мгновения сего, начертана была точная цифирь, и составляет всего число скрупулусов мха сего чудодейственно…

- Да! Двадцать восемь - ровно на десять целых десять скрупулусов менее, чем положил ты! И ни грана больше, ни грана, а точно, ровно! Ты же отравиться мог, о Квотриус мой, слагающий вирши столь прекрасные, преисполненные образами нездешними, что нездешними кажутся они, и в то же время, столь правдивые! Как же мне жить-то тогда… здесь, с нелюбимой, но опытною в распалении естества любого мужеского, даже противного деланию сему, сильной и серьёзною по этому делу ведьмою - женой?