Звезда Аделаида - 2

- Достойно ли нам, о высокорожденный брат и Господин мой, лобызание… сугубо братское совершать пред лицом гостя твоего? Как бы он не подумал чего-то не столь близкого к истине, как еси оно.

- Ну и ладно, кочевряжься себе, Квотриус, а я - так выпью вина вместе с не столь напыщенным Гарольдусом. Он-то мне не откажет… ни в чём, знай сие.

-Не пошевелился даже, а всё из-за ревности к проклятой бабе! Да, вино после сраной, хоть и отогнанной ышке бяха - правильная вещь, вещь, что надо. Сразу в голову бросилось, магнитом стянуло мозги, потом, почти сразу же расслабило и вообще действует правильно. Ох, какая же вкуснотища выходит из-под рук этого талантливого засранца Наэмнэ!

Гарри уже чуть-чуть понимал латынь, и разговор братьев, или кем они там друг другу приходились на самом деле, не оставил его равнодушным, и он, помолившись Мерлину и Моргане, как учил его Тх`ом, выговорил вполне сносно по-ромейски:

- Раз твоя брат не хочет поцелуй, целуй тогда меня, о мой любимый, единственная мой, пригожий Северус.

И не побоялся же, что Квотриус в припадке ревности огреет его подсвечником по голове неразумной, оставшимся на столе неприбранным со вчерашнего, ещё ничего дурного не предвещавшего, просто раннего тёмного утра, когда Господин дома вкушал вместе с ним, Гарри, пищу. А рисковал, и много.

-А чего бы не взять, да не поцеловать мальчишку? А то аж истомился весь за целых пять дней. Ишь, на латыни даже заговорил, хоть и не соблюдая родов, ну, да ничего, научится, чтобы меня задобрить. Ведь, наверное, не целовался же он с медным зеркалом, представляя меня вместо последнего. Вот возьму и поцелую у Квотриуса на глазах - как-то отреагиует?

- Так перегнись через стол ко мне, Гарри. Я тебя так страстно поцелую, если ты, конечно, захочешь этого… -это было сказано по-английски, просто, чтобы и Гарри понял, и Квотриус остался бы с носом.

- Хочу, о мой Северус! Так давно - уже пять суток и ужас, как сильно хочу! Целуй же меня крепче!

И пьяный Северус, воистину не ведая, что творит на глазах у названного брата, впился жарким, давно - пять суток уж прошло! - таким желанным поцелуем в полу-раскрытые, дрожащие то ли от страха перед Квотриусом, то ли от желания, то ли от стыда при прилюдном поцелуе, розовые, такие любимые губы Поттера, затем оторвался на миг и вернулся вновь, переведя сбившееся отчего-то дыхание.

Он обвёл контур мягких, нетронутых губ Поттера до него никем… из мужчин кончиком языка. Они были горько-солёными. Плакал, что ли Гарри без Северуса? Так соскучился всего-то за пять дней, покуда Снейп обручался, изгонял плод из нечестивой невесты и лудил… лудил… лудил… А стоила ли вся перегнатая ышке бяха хоть одной слезинки одинокого Гарри, ещё ребёнка по развитию и целомудренности? Но что-то вовремя остановило Северуса, и он не стал, как всегда, вторгаться языком в рот Гарольда, и без того уже сверх меры ошеломлённого происшедшим, на глазах у соперника, более опытного и сильного, и умелого. Ведь Мерлин и Моргана - божества Тома и когда-то давно его, Гарри, а, главное, Христос услышали его безмолвную, про себя, тихую молитву!

Гарри-то, конечно, уже знал, что просто целоваться - так приятно, но со вторжением языка - ещё лучше. Он прижался чисто выбритой щекой к небритой сегодня в честь траура по утрате своих основополагающих ценностей щеке Северуса, целуя при людях - Квотриусе и рабах по-своему, еле касаясь, невинно, краешек порозовевших то ли от выпивки, то ли от поцелуя, узких, таких манящих губ… своего профессора Зельеварения. Бывшего профессора Зельеварения - помни это, Гарри! Запомни навсегда! Ведь возлюбленный Северус, наверняка, нарочито, именно по этой причине, а не возможности разнесения им одной из стен комнат, оборудованных под лабораторию, не преподавал ему, Гарри, эту действительно кропотливую науку, к которой у Поттера и вправду, если отдать себе должное, не было таланта ещё в школе.