Звезда Аделаида - 2

Потом Снейп, выполнивший клятву, данную самому себе, но ещё не до конца, приказал рабам найти бочку для засолки овощей поменьше, выскоблить её дочиста и залить колодезной, ледяной по такой погодке, водой. Сам же прилудил змеевик к кубу так, чтобы носик трубки чуть торчал над охлаждающей водой. В куб залили большую корчагу ышке бяха и поставили его на огонь, прямо на две конфорки. Через некоторое, но достаточно значительное время Северус радовался свершённой клятве и уже снимал сливки со своего творения, весьма активно закапавшие с носика трубки в подставленный рог, а затем и широкий плоский высокий стакан с глупенькими картинками сношающихся нимф и сатиров, тоже чистый. Просто тогда Снейп выпил и его, чуть-чуть, на пробу.

После дегустации, показавшей, что дело стоило свеч, когда Господин их захмелел с такого малого количества выпитого, рабы подставили пустую и тоже чистую, насколько смогли отскрести её, корчагу, под носик змеевика. Господин дома обязал кухонных рабов под угрозой избиения у столба, и это по такой холодрыге, когда они привыкли к жару, исходившему из очага и с плиты, несколько раз на дню менять воду в бочке, вычерпывая её практически до дна и наливать свежую холодную воду. Конечно, рабам забот только прибавилось да как, ведь средь кухонных рабов по очереди выбирались дежурные на ночь, не спящие до третьих петухов, когда приходили готовить остальные, поспавшие рабы - следить за огнём, чтобы не случилось пожара в доме и водою, чтобы не вылилась и не выкипела ненароком. А всё сие для того, дабы к свадьбе налилось бы много самогонки, на этот раз перегнатой.

А то эта, прежняя мозголомная брага так воняла, что теперь Северус удивлялся, как вообще мог пить её, хоть и маленькими порциями, но такую… противную, маслянистую. Хорошо бы он не успел к свадьбе, а отдал бы всё время Квотриусу и Гарри, так ведь нет, хотел изумить гостей не только искусством виночерпия своего молодого да раннего, но и качеством жгучей воды, обязательной теперь для всех участников, вместе с молодожёнами, домашнего пира. И ещё Мастер Зелий поражался собственной лености - нужно было сделать устройство в первые же дни пребывания в доме. Но… Тогда было всё по другому, тогда было не до того. Или так только казалось ему теперь?

А ведь голова есть, и она не может не есть. То есть, не болеть, поцелуй её Дементор или выпей всю кровь прекрасная в своей жестокости ламия.

-А как мне сейчас-то захорошело, то есть, тьфу, получшело, ведь закусил барашком, к Мордреду его в зад! А что делать - жрать-то охота после такой ноченьки. А голод - не тётка, это дядька, и с этим дядькой можно бороться только одним методом - нажравшись от пуза.

Жирненький, противопоказанный мне агнец… Вот вкуснотища-то после целого рога очищенного теперь уже виски! А ведь я снова хочу… выпить, но на этот раз - сладкого винца «от Наэмнэ» и… Квотриуса впридачу! Ну, не с Гарри же мне сейчас в его комнатёнке обжиматься! Не-э-т, он не даст мне требуемого, как бы ни старался целовать меня - мне его поцелуи сейчас не нужны. Ну, вот что он вцепился обеими руками в этот рог, а сам из него не пьёт? Дурачок, да и только.

-А в строгости я его держу не случайно, сначала, и правда, всё о нас с ним позабыл, но теперь, пока не научится делать мне минет, «шлёпать» не стану, тем более тем, что доставляет ему наибольшее удовольствие - хлыстом для наказания нерадивых рабов и рабынь! Я тоже человек, и мне нужно, чтобы я тоже кончал, а не только кончали бы на меня. Нет, мне не противно, когда мои туники намокают в районе подола, это естественная реакция практически нецелованного мальчишки на «взрослые», как он называет их, поцелуи. Как следует приласкать братца, что ли, а то лежит совсем одинокий и ест одни только лепёшки, прямо, как я когда-то, а к агнцу даже не вовсе и не притронулся!

- Наэмнэ, где тебя демоны носили, отвечай по всей строгости! А, хоть догадался сразу с кувшинчиком прийти - сие твою вину смягчает. Ну-ка, нали-вай!

- Квотриус, звезда моя нездешняя, иди ко мне. Жажду я поцеловать тебя в алые, как кровь на снегу, уста, ланиты твои белые и в веки, в веки -ты же так любил сию ласку утончённую, нами же и придуманную!