Звезда Аделаида - 2

Теперь знаешь ты, кто я на самом деле - лицемерный убийца, который молча, зачастую в очередной агонии Crucio пропускал счастливый финал тех, для кого это всё готовилось и не без моего участия, заметь. Их, в конечном итоге, абсолютное освобождение от всех мучителей и притеснителей на свете. Их мучительную, но кратковременную гибель, смерть на потеху толпе Пожирателей, кои радость черпали из каждого такого или ещё более ужаснейшего умирания. А я служил ему и служил на славу. Хоть он и наказывал меня, как не до конца исполнявшего его прихоти, этого чудовища.

Вот я - весь пред тобою, как говорил ты мне когда-то давно, в прошлой, счастливой жизни, мне, обуреваемому лишь похотью, проснувшейся так поздно, а до этого преспокойно спавшей и не волновавшей меня. Я даже практически был уверен, что умру девственником, настолько не любили меня все вокруг за убийства детей невинных и их родителей, взятых для «циркуса» токмо. Более же ни для чего. Лишь для развлечения жестокого.

- Северус, чародей мой невинный ни в чём, да, я принимаю тебя таким, каким ты предстал предо мною, без прикрас. Я люблю тебя, Северус Ориус Снейп, граф и чистокровный волшебник, добрый к одним и поневоле жестокий к другим. Ибо неволили тебя к жестокости, сам же ты жестокости к своим невинным жертвам не питал. Отнюдь. Был ты преисполнен жалости великой к ним и старался всеми силами скорее закончить страдания их.

Если бы сказал ты даже, что получал не Распятие от своего Повелителя, а награду и радовался вместе с остальными Пожирателями, а не страдал за тех, кого убивали твоими ядами, всё равно принял бы я тебя и любил столь же сильно и страстно, как невиновного ни в каких злодеяниях.

Вот, послушай мои скромные словеса, пришедшие мне на ум внезапно, словно бы озарение некое, о нас с тобою, столь много любивших, и я уверен, ещё будучих любить друг друга:

Если бы были мы деревьями, сплели бы мы ветви и корни наши и стволами переплелись.

Если бы были мы птицами, летали бы мы рядом, купаясь в безграничной реке океана золотого Солнца.

Но мы - всего лишь люди, до беспамятства, до боли злой, до радости, кою делим в Эмпиреях, любящие друг друга.

Конечно, скажешь ты - знаток поэзии всех веков, это - бред полный, безразмерный и бессмысленный к тому же.

Да, я хотел бы писать соразмерно, как великие прошлых, не столь уж давних веков, но не умею. Не учили меня стихосложению, как вещи, совершенно ненадобной для Господина дома. Посчитал отец наш, что и без рифмоплётства стану я хозяином рачительным, грамоту и письмо зная, изучил же я их, как знаешь ты, самостоятельно. К большему же не поощрял высокорожденный отец меня.

- Ты…

К горлу Северуса подступили обычные спазмы, возникающие всегда, когда он думал о… них, своих жертвах, в трезвом виде, и он не смог продолжить… Он слышал голос Квотриуса так глухо и отдалённо, словно голова его была в войлочном подшлемнике, да ещё закутана в одеяло, настоящее, пуховое, мягкое, как в Гоустле. Но это, конечно, и есть настоящий бред, никакого подшлемника нет, а об одеяле в эту холодную ночь можно только мечтать… бесплодно, а он всё ещё старательно вслушивался в многомудрые слова возлюбленного, но чувствовал, что сон смаривает его от переживаний многих дней и ночей. И от внезапного откровенного рассказа о своих злых деяниях.

- Ты… так сказал о деревах бездушных, и о птицах глупых, безмозглых, и, наконец, о том, что человеки мы с тобою, что и подумать я не мог, ибо можешь ты сказать обо всём на свете поэтически талантливо.

Я же даром сим обделён.

Глава 21.

… - Поплачь, Северус, северный ветер мой, свет моего бытия, живоносносный источник, оплот надежд моих, разрыдайся в полный голос - здесь, в шатре, наш дом пока. И ты - Господин этого дома, а потому волен то говорить о радующем душу и смех вызывающем, то печаловаться, браня богиню Фортуну, но ведь всем известно, даже рабам, что богиня сия не отличается постоянством целей и намерений своих, а играет с людьми в игры свои жестокие, могущие и смертию обернуться.

Но ведь есть ещё Фатум, богиня приговора судьбы, и ей далеко не всё равно, что стараются вытворять мелкие людишки в надежде избежать решения её, приговора нерушимого, порою жесточайшего.

Я принимаю и изменчивую, легконогую Фортуну, и страшную в своём упорном, не сворачиваемом с пути её, в постоянстве извечном, Фатум.