Звезда Аделаида - 2

Мы с Верелием почти одновременно произносим:

- Радуйся, высокорожденный патриций!

… На сём Северус освободился, но только… для варки из имеющегося гербария и собственной крови, зелий, так необходимых Квотриусу в сей трудный час.

Он вновь зашёл в опочивальню брата и хотел было пощупать пульс, но, увидев изрезанное во многих местах, едва зарубцевавшееся запястье Квотриуса, не решился будить его болезненным прикосновением.

Тогда он присмотрелся, насколько глубоко названный брат ушёл в сон, тяжёлый сон, где вокруг только тьма. Сон, каковой бывает после значительной и долговременной кровопотери.

Дыхание брата было хоть и ровным, но едва различимым. Профессор постарался настроиться на его разум, чтобы помочь брату, но вход в его мозг оказался заблокирован какой-то тяжёлой мыслью, из которой он сумел разобрать только бессвязные обрывки, не проясняющие общей картины. Так, Поттер… какой-то чужеродный Гарри... Гарольдус («Но ведь это же глупо - звать человека из конца двадцатого века родом, как патриция уже развалившейся на две части Римской Империи!») с каким-то… мужчиной. Кувыркаются прямо на полу, да как, в каких изощрённых позах! Да и мужчину-то узнать можно, вот только проделывать такие трюки, всплывшие из бессознательных страхов брата, у Северуса Снейпа совершенно нет никакого желания… с полукровкою магическим. Ведь такое происхождение оценивается в мире волшебников, как «ни рыба, ни мясо», то есть ещё хуже, чем магглорождённые, по неясным профессору причинам. И так всё ясно - он, Сев, и Гарри сношаются в позах, воплотить которые у Квотриуса не хватало смелости.

Это суть неизбежные, в понимании Квотриуса, продолжения самых что ни на есть невиннейших занятий Северуса с Гарри основами магии и английского языка. Хоть и начались эти уроки только сегодня, но ведь надо продолжать! Они же весьма… результативны и полезны для Поттера только, естественно. Ведь Северус ничегошеньки не чувствует к этому юному нахалу, лазающему при первом же удобном случае, куда не следует. Красавчик тоже ещё нашёлся! А вот рылом не вышел! Грязным… Ну, может, и не таким уж грязным… теперь… А вымытым дважды мыльцем, хоть и остаточками его, но всё же мыльцем… как и всё тело… такое смуглое, соблазнительное, нетронутое ещё ни мужчиной, ни даже женщиной. А какие у Гарри мужские прелести! Какой причиндал, какая сочная, не испоганенная никем - ох, даже не верится - попка!.. Какое девственное тело, - впрочем, об этом Северус уже думал, не правда ли?..

- Не сметь думать таким препохабнейшим образом! Не сметь думать о… Гарри в таком акцепте! - постарался приказать себе Снейп.

Но сердце, его разгорячённое мысленно «увиденными» картинами такого… желанного, но никогда не осуществимого разврата, билось нежданно горячо и неистово, кровь бурлила так, что гулом отдавалась в ушах и пульсировала в висках.

Разумеется, Снейп не дал себе возможности размечтаться, к тому же попусту («Пока? Нет, всегда! Не сметь даже и думать об… этом юноше!»), и послал первого попавшегося раба, хорошо, что с разумением понимающего латынь, на остатки утреннего торжища за котлом под долговую расписку. У Господина дома Снепиусов Северуса Малефиция вовсе нет времени копаться, чтобы узнать, в какой из сундуков рабы запрятали его мошну, покуда сам он был при смерти от голодовки. Поэтому он просто карябает не своим аккуратным, каллиграфическим, известным многим поколениям студиозусов, обязательно зелёными чернилами в знак принадлежности к Дому Салазара Сизерина, а каким-то птичьим, корявейшим почерком пергамент. Печать Господина дома, висящая на поясе, наконец-то пригодилась, и раб поспешно, молча, послушнейше исчезает восвояси.

- Так, мне нужны травы и экстракты из них. Хорошо, что нет нужды в спиртовых вытяжках, а то не на грязной же, неочищенной, неперегнатой ышке бяха же их делать, а до змеевика и перегонного куба всё никак руки не дойдут. А пора бы уже, Сев, не… зашкаливающими сердце фантазиями жить, но делами рук своих. И мне аб-со-лют-но плевать на «приказ» до сих пор ненавидящего меня за то коленопреклонение в лесу, после битвы с варварами неизвестного роду-племени, Папеньки. Хотя и его гордыня была сегодня попрана без всякого Imperio, просто человеческими словами.