Звезда Аделаида - 2

Зато теперь Северус, разбудите вы его среди ночи и, выслушав поток своеобразных, витиеватых оскорблений в свой адрес, подождите, пока он иссякнет, а затем попросите профессора, да помягче, понежнее, воспроизвести то или иное заклятье, он его вам выдаст, не задумываясь. Но ещё и добавит премного густого соуса едких высказываний о вашей непроходимой тупости и незнании азов магии.

Баранина почти остыла, зато была не слишком жирной, не как тот достопамятный «агнец» в доме Малефиция на праздничной трапезе, в ходе которой он… А, лучше не вспоминать! А вот ночью после неё… Тоже не к еде воспоминаньице. Да за какую ячейку памяти ни возьмись - везде в итоге окажется Квотриус, но какой же разный! Северус ещё помнил тот ненавидящий взгляд, блеснувший из-под длинных, девичьих ресниц «Братика», когда тот стоял на коленях перед Северусом, принуждённый поцеловать его руку вместо принятого среди ромеев братского объятия… А потом другие, смущённые и заискивающие взгляды, бросаемые в библиотеке словно бы тайком, но так, чтобы высокородный патриций и Господин дома заметил бы их… Да разве время сейчас предаваться воспоминаниям? Это время впереди… в «том» времени - эпохе ста лет одиночества.

Ведь вот же он сейчас, рядом, его желанный, такой страстный и податливый в любви Квотриус, мирно посапывающий, уткнувшись в покрывало, брошенное прямо на землю, безо всяких вонючих овчин, к коим Северус уже привык, так же, как к их вонище, к неотколупленным кусочкам гнилого мяса. Ибо всё делалось на стоянках, в спешке, в том числе и свежевание, и сушка на палочках-распорках…

… Но пора Квотриусу и поесть, пока баранина вконец не превратилась в осклизлый кусок с костями.

- Квотриус, любимый мой, просыпайся!

Отсутствие реакции.

Вторая попытка:

- Квотриу-ус! Побудка! Рог протрубил!

- А?! Что?! Уже?! А одежда опять не прикрывает наготы моей… О, милосердные и справедливые боги отца моего, не прогневайтесь на жалкого полукровку, забывшего одёрнуть тунику свою!

- Ничего страшного и греховного, о Квотриус мой, путеводная звезда моя, не произошло. Успокойся, возлюбленный - твоя туника не одёрнута, ибо ты ранен, и это я задрал подол её - мне нужно было ухаживать за твоею раною, не более того. Поверь, боги, благодаря заступничеству Асклепиуса - Врачевателя, не будут гневаться на тебя. Главное, что сумел проснуться ты по побудке, вовсе не слыша звуков её громогласных, пробуждающих в лагере и всадника, и солдата Божественного Кесаря.

- … Да… Я помню удар чем-то острым в спину… Оно вошло в мою плоть… Потом было очень больно, а после… началось жжение и ещё более злая боль… Что было затем - не помню.

Но сейчас осталась только слабость и жажда. Да ещё хочется поесть, хотя бы немного.

Но я смотрю, уже позднее утро, время стремится к полудню, и в лагере давно уже оттрапезничали, пока я, кажется, спал. Ведь я спал, высокородный патриций и брат мой возлюбленный? Ты позволишь называть тебя и днём ласковыми именами и прозвищами, мой Северус, «суровый» по имени, но не по делам мои многим… брат сводный, и только. Прошу, забудь оговорку мою. Она же не означает ничего! О, ровным счётом, ничего, поверь мне только лишь!

- Да и не упомню я оговорки никоей в речи твоей, возлюбленный… брат - бастард мой, - преувеличенно оживлённо воскликнул Снейп.

Ему не хотелось разводить сейчас телегу о том, кто кому на самом деле кем приходится в истинной реальности.

- Да, я позволяю тебе, звезда моя нездешняя, Квотриус, возлюбленный, кровь сердца моего, основа разума, свеча, освещающая душу мою…

Пить я тебе принесу, а еда - вот она - кусок бараньего бока. Увы, лучшего не осталось - я ел то же. Переползи вот на эту шкуру - здесь ты не будешь лежать на одном лишь покрывале - почти что голой земле. Ты сумеешь возлечь, чтобы поесть?

- Попробую, вот только мне не холодно, но тепло - так приятно.

Ах, как бы хотел я выйти на широкий луг с увядающим разнотравьем

И насладиться свежим северным ветром, дующим в лицо!

Раскинул бы руки я, а потом рухнул бы навзничь, в траву,

И так лежал, глядя в небо с тяжёлыми, цвета железа, облаками!

Как же хочется жить!

А рядом, с травинками, запутавшимися

В прекрасных, длинных, таких тяжёлых волосах, лежал бы ты…

А после, насмотревшись на облака, мы стали бы любить друг друга,

Нежно, но страстно, как требует того северный ветер…

Положи руку на грудь мою, послушай, как стучит сердце…

Это от ласковых слов твоих воспрянул я к жизни!

Северус положил руку на рвущееся на свободу сердце Квотриуса и, задыхаясь от чувств, его - любителя поэзии, переполняющих, и хорошо знающего эти древнейшие строки британской поэзии, сложенные латиноговорящим - да вот он, перед ним, Севом! - поэтом, сказал восторженно:

- Возлюбленный мой, говорил ты недавно, что хотел бы сложить стихи в честь мою, но не умеешь.