Звезда Аделаида - 2

- А помнишь ли ты, о Квотриус, брат мой прекрасный и безумный… когда произносил ты таковые же точно слова: «Вот я - весь пред тобою»? Мне! Мне, Господину дома, коего тебя в припадке похоти не пожалел, но жестоко изнасиловал, а в глазах твоих при сём была… любовь, твоя, уже к тому времени, безумная, неестественная любовь!

- Нет! Ничего не помню я, кроме любви к тебе, которую разделял ты со мной, покуда… был я хорош собою, может, ты даже считал меня красивым. Теперь же, убирайся, Северус, к своему возлюбленному Гарольдусу, к своей невиданной ещё Адриане! Ко всем своим любовникам из терм и любовницам из лупанария! Прочь, прочь, прочь, прочь, прочь от меня!

Квотриус вдруг сорвался с места и закружился по комнате, бешено кося глазами, черты лица его исказились, рот был перекошен…

Северус же, вместо того, чтобы оскорбиться и покинуть сумасшедшего, по крайней мере, до тех пор, пока у того не пройдёт припадок, вторично пожертвовал гордостью, чтобы залечить раны, нанесённые своими неосторожными словами. В первый раз он уступил ради любви к брату собственным решением о расставании, немедленном, прямо в походе.

Теперь же он сделал два шага и крепко обхватил бьющегося в припадке любимого. Тот перестал кружить по опочивальне и замер, явно дожидаясь того, что ещё случится.

- Что с того, что он теперь… такой? Я всё равно страстно люблю его и так же страстно желаю. Что бы ты не творил, мой Квотриус, я возьму тебя сейчас же, даже если понадобится применить силу. Да, даже силой возьму, как брали мы с тобою друг друга уже по разу, целому разу. Овладею тобою, и сразу примешься ты за разум, хоть и кособокий!

Но силу, слава великому Мерлину и пречестной Моргане, применять не пришлось. Внезапно Квотриус как-то обмяк в объятиях возлюбленного брата, лицо его вернуло прежний вид, он мягко, лазильим движением высвободился и… рывком снял, почти сорвал тунику, бросив её к ногам возлюбленного брата.

- Иди же ко мне, иди скорее - не медли. Я столь давно страстно и безнадёжно желал тебя, о северный ветер мой, Северус. Сердце моё - у тебя в ладонях. Почувствуй, как бьётся оно, моля о пощаде за словеса дрянные. Душа моя стенает и молит о пощаде за них, коими столь жестоко и незаслуженно оскорбил я тебя. Словно наваждение некое нашло на меня, и был я вне себя от гнева безудержного. Только в разуме моём словно подмели рабыни некие, не оставив эмоций никоих, ни единой, словно рабы языками господские блюда подлизали начисто, да так что не осталось и мыслей в голове моей неухоженной, грязной, кроме двух разве - о собственном… обличии отвратительном и о тебе, прекрасный мой возлюбленный, о мой недоступный таковому уроду, как я, брат.

Глава 60.

… Это было нереально прекрасно. Всё, что оказалось за рамками одного на двоих ложа и лежащих на нём волшебников, весь дом, город, другие города поболее и поменее, и зимние становища варваров, весь Альбион, Ойкумена вся, нет, весь необъятный, не познанный до пределов мир, со всеми живущими в нём людьми - творениями милосердных и справедливых богов - и неведомыми, чудесными, прекрасными или навевающими ужас видом своим одним животными - всё это было забыто, завеяно белою туманною пеленою и не имело никакого значения для любящих неистово, со страстью, давно копившейся в сердцах и телах. А может быть, напротив, скорее их любовь плотская, грешная, проклятая и поносимая христианами обеих частей бывшей великой Римской Империи, разделёнными пока политически, но не церковно - не было ни православия, ни католичества, был единый символ веры и единые ритуалы, и таинства производились священниками одинаково - вобрала в себя весь мир и помыслы людские - добрые, гневные, нечистые, славные и целомудренные, похотливые, в души свои, и приняла их со всею открытостью, поглощая и подпитываясь энергией всего мира и людей, в нём обитающих незаметно и безболезненно для тех, ибо каждый отдавал лишь эон* положительных эмоций своих, и сие незаметно было ни для единого человека.

Братья, таковыми не являющиеся, но предок и потомок радовались каждому поцелую, каждой ласке, каждому движению, и была их любовь впервые и ко счастию великому обоих, равноправной - по очереди они то жадно, то томно овладевали друг другом, что было схоже с переплетанием двух дерев корнями и ветвями, как говорил когда-то в походе уже ужаленный страшным ядом сумасшествия, болезнью, сравнимой по тягости лишь со смертельною, неизлечимою, Квотриус, прочитав первые свои строфы. И, не скрываясь, любили друг друга два стройных древа так, что лес сбросил наледь с ветвей и низкой тугой, молодой поросли, как это случается в мартиусе, глядел на их объятия и плакал слезами росы радужной от радости светлой за столь сильно и смело любящих.