Звезда Аделаида - 2

- Да понял я словесные уловки твои, о брат мой возлюбленный! - засмеялся Квотриус, внезапно приподнявшись на локте с налёженного места. - О Северус, достаточно тебе только сказать любому проходящему мимо солдату Божественного Кесаря, и легионер тотчас принесёт всё, что ты захочешь. Быть тебе всадником после этого похода - внушил ты сначала страх суеверный солдатам. Теперь же, как я слышал вчера, после сражения, относятся они к тебе, как к самому Марсу - Воителю. Ты же великий воин, Северус! Помни о сём и гордись премного сим! Мало, кто, да единицы за будущность мою всадником, сражались в первом своём бою так, как сие соделывал ты!

Скажи, в… том времени сражался ли ты также горячо и безрассудно с врагами своими?

Глаза Квотриуса разгорелись огнём… лихорадки, потихоньку обуревавшей тело его пред ночию беспокойною и тревожною. Выживет - не выживет? Вот, в чём вопрос, и ворос сей терзал Северуса по мере приближения ночи. Но он, как ни в чём не бывало, ответил брату, возлюбленному своему единственному, для начала подумав:

-А вдруг я и вправду полюблю кого-нибудь из наёмников? А что, большинство их - полукровки, тот «типаж», который мне по нраву. Но в их неправильных, грубых чертах нет ни лепты прелести… того же Поттера потому, наверное, что она является чисто английскою, любимою мной, родной, такой… знакомой. О-о, что за бред лезет в голову невыспавшемуся человеку, да ещё с непроходящим стрессом с находящимся под бочком источником оного - Поттером.

Знал бы Квотриус, о каких-таких «вероятностях полюбления» кого-либо из стада сего, с которым сплотила меня единственная битва, что бы он сказал мне? Обругал? Это не в его природе. Скорее, принял бы любое моё решение, а по возвращению домой с новым избранником тихо вскрыл себе вены. За ненужностью. Как вещь, вышедшая из употребления. Именно, что за ненадобностью. Таков уж он, мой возлюбленный. Скромный, немного забитый, ну да, в детстве же его наказывали телесно, так, как полагается воспитывать детей в эту и не только эту эпоху. Но до тридцатых годов аж девятнадцатого века, когда романы Диккенса… Но мне надо ответить на заданный вопрос, я и без того молчу слишком долго.

- Нет, несколько раз сражался я на боевых рапирах, но только один раз убил человека, чародея, осмелившегося бросить тень на память о моей матери, хоть и великой блудницей была она на самом деле. Однако я должен был защитить честь рода. Понимаешь ли ты меня в сём - защищать дело неправое, но напрямую касающееся родителей своих?

- Представь себе, даже за честь своей матери, наложницы, чести, вроде как не имеющей , ибо рабыня еси, вышел бы я на поединок на спатах, гладиусах или просто пуго одних, не раздумывая ни минуты.

- Вот и я поступил также.

Во всех остальных поединках и сражениях бился я с помощью волшебства и разума и никогда - за счёт грубой силы, как сейчас.

- Но ты, кажется, сражаешься своей рапирой - этим невиданным мечом - беря не силой, а скоростью, ловкостью и собственной гибкостью. Так не бьётся ни один легионер, не говоря уж о варварах.

- Меня долго учили этому искусству владения рапирой, - отрезал Снейп.

Ему не больно-то хотелось распространяться о будущем, о том, как учат фехтовать благородных сыновей, тем более наследников и вообще единственных в семье отпрысков чистокровных родов.

Но он смягчил свою резкость, ласково спросив:

- Так принести ли тебе сыра?

- Ежели хочешь соделать мне любезное, просто откинь полог, и сам я позову кого-нибудь проходящего. Не подходящее это дело для такого воителя, как ты - самому ходить за обычною лагерною едою.