Звезда Аделаида - 2

Нельзя… нельзя так перевозбуждать брата, возлюбленного, звезду свою путеводную. О, как сияют этим прекраснейшим светом на земле - светом темноты - его глаза!

Северус притянул возлюбленного, отраду души своей, за макушку к своему рту и поцеловал. Как получивший отпущение грехов маггл - католик, жаждущий снова согрешить, чтобы потом было, в чём каяться, как это у них заведено, так же и Квотриус словно получил разрешение ласкать высокородному брату то, до чего мог дотянуться - лицо и немного - шею и ключицы. Он особенно тщательно покрыл короткими полу-выдохами - полу-поцелуями каждый дюйм обветренного в походе лица. За сим Квотриус поцеловал брата с едва лишь сдерживаемой страстью, но осторожно и нежно, как и полагается, в закрытые веки. Потому, что его возлюбленный брат, его северный ветер, Северус, от восхищения действиями Квотриуса уже закрыл глаза. Потом Квотриус, слегка изогнувшись, провёл языком дорожку из-за уха к ключице, очаровательно томно выдохнул на неё, обдав жаром и постоянно прерываясь на длительные, до беспамятства жаркие поцелуи.

Жарко выдохнул, излишне жаркие, сопровождаемые сбитым дыханием, поцелуи… Да у Квотриуса же просто-напросто жар, опять горячка, как профессор Свеверус Снейп и предполагал днём! Проклятый рецидив, и вовсе Квотриус не настолько здоров, как хотел казаться. А все эти поцелуи суть полубред-полуявь, красочно, более, чем в действительности, воспринимаемая раненым.

Всё, концерт окончен, погасли свечи - надо быстро прекратить миловаться и поскорее уложить Квотриуса спать - во сне, пусть и беспокойном, горячку переносить много легче, чем вот так, в полубреду, грозящему перейти и вовсе в бред…

Да, но как? Квотриус только ещё больше разгорячился от тихого, безответного непротивления Северуса его поцелуям и вот уже выдыхает высокорожденному брату в рот, хрипя тихо, но безотвязно:

- Се-э-ве-э-р-у-у-с-с! Лю-би меня! Познай меня!

Он повторяет это, как заведённый будильник, только, кажется… сломавшийся. Но это ведь на время! Квотриус поспит и «починится» сам, без заклинаний. А то их и без того на его рану наложено одно из самых сильных по вложению сил заклинающего волшебника магических формул. Брату нужно лишь поспать.

Квотриус всё повторяет свои сломанные, как заводящаяся пружина будильника, слова, и глаза его словно отражают вечность - так они блестят и светятся изнутри… словно бы расплавленным агатом, если камень можно было превратить в вязкую, невероятно горячую, кипящую жидкость. А, говорят, магглы научились в этом невероятном искусстве по достижению «четвёртой фазы вещества»… Но это горячка, горячка… так сверкает в глазах возлюбленного брата. Будь он здрав, не было бы и такого необыкновенного, пленяющего блеска, в этом профессору можно быть точно уверенным.

- Квотриус! Квотриус! Да слышишь ли ты меня или уже ушёл в мир бредовых видений? Ответь! Хоть что-нибудь скажи!

Но Квотриус не реагирует на мои крики, на несколько мгновений даже заглушившие в шатре обыкновенные уже, нарочито боевитые походные полу-песни, полу-вытьё пьяных легионеров.

Они, упившись ышке бяха, теперь орут их во все глотки, перекрикивая друг друга. А умники - сидят, где потеплее, у костра, на котором опять жарится баран - вот обжоры! И не экономят же баранов - куда смотрит «военачальнице», «отец», а сейчас снова просто Папенька. А-а, тот развлекается с подаренными женщинами. Интересно, они там кутыряются все вместе, или всё-таки Малефиций выгоняет остальных женщин на время совокупления? Но их же могут увести другие легионеры, пользуясь силой. Нет, наверное, кувыркается с одной, а остальные преспокойно себе спят. Боги! О чём я думаю?! Все помыслы мои должны быть сейчас о… названном брате. Что за чушь? Приходит на ум именно такой эпитет вместо обычного «возлюбленный и тэ дэ и тэ пэ.».

Квотриус выгибается дугой в порыве непонятной мне боли - да отчего же она… такая боль?