Звезда атамана

Один такой любитель блестящего желтого металла оказался близок к Котовскому, и хотя сам Григорий Иванович не попал в руки контрразведчиков, несколько его ближайших помощников оказались в тюрьме.

Котовский, едва узнав об этом, приказал всем, кто входил в его группу, немедленно сменить жилье, погасить старые пароли и явки, уходить из своих домов не мешкая, – была дорога каждая минута, – что котовцы и сделали. Практически они растворились в многоликой, переполненной народом Одессе.

Но это была лишь половина дела, а существовала и вторая половина: надо было спешно выявить предателя, наказать его и освободить товарищей, арестованных деникинцами.

У подполья были свои законы, поэтому всем было приказано сменить свои фамилии, если кому-то было дорого прозвище – преобразовать его в новую фамилию и тем самым лишить контрразведку возможности нащупать семьи подпольщиков, отыскать их родственников и дома. Сменить свои «поисковые атрибуты» отказался только Котовский. Фамилия его была как флаг, приманка, на которую клевали и свои, и чужие.

На эту приманку поймали и предателя – сообщили ему, что в двенадцать часов дня Котовский будет встречаться на Мясоедовской улице со своими людьми в ресторане «Монте-Карло» (кстати, ресторан этот принадлежал небезызвестному Мишке Япончику) и пробудет там не менее сорока минут.

Об этом среди котовцев знали только два человека, одним из них был сам Григорий Иванович, и когда в полдень прощупали Мясоедовскую, то обнаружили, что она наводнена солдатами, полицейскими, шпиками в штатском, а в самом «Монте-Карло» целых четыре столика были заняты вежливыми деникинскими офицерами.

Явно офицеры эти приехали не с передовой.

– Вот ларчик и распахнулся, – удовлетворенно проговорил Котовский и потер руки. – Уходим. Делать нам здесь больше нечего.

Предателя они засекли через два дня выходящим из модного кинотеатра «Корсо», расположенного на Торговой улице. Покинув кинотеатр, этот человек прислонился к стволу каштана, чтобы проверить, не следует ли кто за ним, огляделся, ничего тревожного не засек, – действовал он, как подпольщик, которому грозит опасность, вел себя грамотно, в общем, – и двинулся вдоль улицы. Погода стояла такая, что не в войну, не в «кошки-мышки, кто кого подстрелит» играть, а сидеть в кафе около памятника дюку Ришелье, пить вкусное черное вино и рассуждать о породах лошадей, на которых по Одессе раскатывали известные лихачи, – солнце было ласковое, море призывно искрилось, приглашало на лодочные прогулки, а на площадке около самой большой в городе лестницы (впрочем, может быть, не только в городе, но и на территории всей Российской империи) крикливые толстые тетушки продавали роскошные осенние хризантемы… Цветы были белые, как рождественский снег где-нибудь на даче под Петроградом, сияли первозданной чистотой.

Предателя встретили на пересечении двух сонных, совершенно пустых улиц – создавалось такое впечатление, что здесь вообще не жили люди… Впрочем, нет, вон показалась какая-то пышная дама с кошелкой, перекинутой через локоть, следом еще одна, – с красным полупрозрачным шарфом, намотанным на шею.

Улица мигом обрела другой вид, сделалась обжитой, это заметил даже предатель, вытащил из кармана пиджака надушенный платок, промокнул им лоб. Чего-то уж очень здорово вспотел он, раньше так не потел…

Насторожиться бы предателю, спросить самого себя, что, собственно, происходит, но он пришел к выводу, что виной всему хорошая погода, еще раз промокнул лоб и сунул платок в карман.

Тут его окликнули. Голос был знакомый, предатель остановился, повернулся – его догонял Семен Горелый, которого он хорошо знал по шахматному клубу, но совсем не думал, не подозревал, что тот может быть подпольщиком. Пути их в подполье не пересеклись ни разу.

– Ты-то, Семен, чего тут делаешь? – спросил предатель.

– Да вот, спешу на свидание с морем… Хочу полюбоваться его жемчужным блеском.

Красиво умел говорить одесский шахматист Горелый. Красиво и легкомысленно. Предатель, обладавший острым нюхом, должен был бы насторожиться, еще раз почувствовать опасность, но он не почувствовал ее, хотя высказывание насчет моря посчитал не самым удачным примером – обычная одесская легковесность и не более того, покрутил головой, засмеялся тоненько и хлипко, словно птица, которая простудилась: ну ты, Горелый, и даешь! Вслух же проговорил:

– Может, ты еще скажешь, что будешь купаться? А что… Погода-то вон какая! – предатель вздернул голову, вскинул вверх обе руки, засмеялся было вновь, но в то же мгновение оборвал смех – в живот ему уперся ствол пистолета.

– Ты чего, Семен? – изумленно проговорил предатель – он так и не почувствовал опасности, хотя лицо у него начало сереть, по щекам поползли темные пятна, они, казалось, всасываются в кожу, потом движение их убыстрилось.

– Что же ты, гнида, товарищей своих сдал за тридцать сребреников? – сквозь зубы процедил продолжавший улыбаться Горелый.