Звезда атамана

А вода – это сельский пруд, который принадлежал князю Манук-бею, – в серой глубокой воде его водились полупудовые карпы; в пруду утонул старший брат Григория Ивановича Коля. Спасти его не удалось, а вот в другой раз, когда один из пацанов во время драки улетел в пруд и стал там тонуть, истошно орущего бедолагу спас Гриша Котовский – он прыгнул в воду и проворно, очень ловко выволок на берег. Котовский и ныне помнит его имя – Фиша Кройтер.

Где он сейчас находится, этот недотепистый Фишка? И жив ли? Котовский зашевелился, сидя на корзине и с сожалением расставаясь с солнцем, только что бившим ему в глаза. Ольга Шакина притронулась рукой к плечу комбрига.

А Котовский уже очнулся совсем, открыл глаза и вместо безмятежной южной зелени увидел старые заиндевелые вагоны, похожие на доисторические чудища, покрытые ржавью рельсы запасного пути и серый, жестко стреляющий холодом снег. Начало подмораживать, наваливающаяся на землю ночь будет студеной. Котовский зашевелился и приподнялся с корзины.

К нему кинулась Ольга Шакина.

– Григорий Иванович, вам нельзя вставать – вы больны.

– Ну, не так уж я и болен, Оля, чтобы с меня сдувать пылинки. Я – шкаф здоровый. Смотрите…

Под курткой у Котовского был одет модный по той поре френч с накладными карманами и длинными узкими петлицами, нашитыми на воротник. Оля этот френч видела – хорош был военный костюмчик, вызывал уважение.

Петлицы не имели знаков отличия, хотя френч был командирский, причем такую форму носили только командиры высшего звена.

– Григорий Иванович, вы будете здоровый, когда болезнь отступит, а сейчас вы нездоровый…

– Нездоровый – значит, слабый?

Он прямо-таки нарывался на комплимент, комбриг Котовский, но Оля Шакина не доставила ему такого удовольствия.

– Слабый вы, – сказала она, – даже очень… Вам, Григорий Иванович, надо подняться в вагон и лечь на нары. Лежать и глотать микстуры и порошки в большом количестве, пока не станете здоровым.

– Смотрите, – еще раз произнес Котовский и сдвинул с себя меховой борт куртки. Оля увидела ткань френча – дорогую, качественную, явно английского производства: сработали ее где-нибудь в Манчестере, дымном и шумном, а потом перебросили в далекую Россию.

Котовский освободил руку и, сжав пальцы в кулак, поводил своим тяжелым, как кузнечный молот кулачиной из стороны в сторону, произнес в третий раз:

– Смотрите!

Сделал резкое движение, вскидывая руку и прижимая кулак к плечу, – в ответ взбугрился железный боксерский бицепс, и прочная ткань рукава гнило расползлась на глазах удивленной Шакиной – лопнула на тверди мускула.

В ответ Оля только покачала головой.

– За рукав не беспокойтесь, – сказал Котовский, – ткань у меня есть, рукав сошью новый.

Через двадцать минут вагон был набит битком – было тесно, но места хватило всем – и врачам, и отставшим бойцам Котовского, и самому Котовскому с сопровождающим его старичком.

Гулко лопотала буржуйка, рассказывая что-то собравшимся, стреляла жаром в нутро нагревающегося вагона, вкусный сосновый дымок полз по пространству, рождал у людей улыбки – таким дымком обычно пахнет в жилых домах, под родными крышами…

Дорога предстояла непростая. По красным тылам с гиканьем носилась белая конница, жгла хаты, рубила людей, вешала большевиков. Стоны и плач стояли в тылах.

Котовский постарался, чтобы перед отправлением поезда из Брянска бойцы его получили в комендатуре запас патронов – ясно было, что по пути придется отбиваться…

Неплохо было бы добыть и пулемет, но с пулеметами была напряженка, пулемет можно было отбить только у белых, у красных все пулеметы находились на строгом учете, и никакой командир не пожелает добровольно расстаться с ценным оружием.

Брать же силой нельзя – у своих не берут.

Комендант выдал Котовскому два ящика патронов, – видать, расстрогался от прилива теплоты, накатившей на него после встречи со знаменитым комбригом, и три винтовки из своего личного резерва – для врачей, умеющих стрелять.

– С Богом, – сказал комендант Котовскому, поднял руку, словно собирался перекрестить Григория Ивановича, но вовремя вспомнил, что большевики не очень были склонны поддерживать религию, и поспешно опустил руку.

Комбриг это засек, ухмыльнулся – хорошо, что комендант не осенил его какой-нибудь брошюрой с ленинской статьей, – с «Апрельскими тезисами», например.

Когда уже задвигали дверь теплушки, – закрыть вагон было сложно, поскольку все железные части покрылись едкой ржавой коростой, – в вагон боком просунулся конопатый, с длинными патлами парень в едва державшейся на голове мерлушковой папахе. К папахе была пришпилена красноармейская звездочка, под звездочкой болтался красный революционный лоскуток. Ткань была легкая, мягкая, от холода свернулась в жалкую рогульку.

– Впустите меня в вагон, – громко заканючил парень, – мне с вами надо, на юг.

– Кто такой будешь? – с грозным видом подступил к нему один из ухажеров Ольги Шакиной – расторопный, разогревшийся в работе, похожий на Троцкого. – Откуда?