Звезда бегущая

— Долго сидеть собираетесь? — спросил Тимофеев Ладонникова.

Ладонников развел руками.

— Да хотели б закончить. Ну, час, может быть, чуть, может, больше…

— Тогда я вас попрошу, перенесите вашу встречу, — посмотрел Тимофеев по очереди на Ладонникова и инженера проекта. — У меня к вам, Иннокентий Максимович, кое-какой разговор есть. Я у себя, подходите. — Не стал он ждать ответа Ладонникова и пошел к выходу из комнаты, в летнем уже тонком костюме, свободно играющем складками на каждый шаг, и было видно со стороны, что ему доставляет удовольствие ходить в этом не ношенном всю зиму, хорошо сшитом, влито сидящем на нем костюме. У Ладонникова, например, никогда костюмы не делились на сезонные. У Тимофеева, у того еще сохранялись какие-то правила прежних времен.

Когда Ладонников вошел в кабинет главного, Тимофеев сидел не за рабочим столом и не за совещательным, как иногда делал при разговорах наедине — чтобы в равном как бы положении, — он сидел в одном из двух кресел в углу кабинета, разделенных пальмой в толстой, схваченной обручами бочке, и, когда Ладонников затоптался было, не зная, куда ему сесть, махнул рукой на другое кресло.

— Давайте сюда.

Ладонников сел, войлочный мохнатый ствол пальмы оказался между ними, но он не мешал видеть друг друга, а, наоборот, как бы даже объединил, создал такую интимную обстановку. Сколько Ладонников работал на заводе — а уж слава те, господи, сколько он работал на нем, — столько лет он помнил эту пальму в кабинете Тимофеева. Завод расширялся, модернизировался, конструкторские бюро и лаборатории объединили под вывеской института, выстроили для него особое здание, кабинет Тимофеева внушительно увеличился в размерах, и как стояла пальма в прежнем кабинете, так стала стоять и в новом. Тимофеев, главный конструктор, и пальма у него в кабинете — всегда были связаны в сознании Ладонникова. И ощущалось за этим что-то словно бы вечное, незыблемое, неизменное. И в самом ведь деле: пришел на завод после студенчества — Тимофеев уже был главным конструктором, и стояла пальма у него в кабинете, сколько лет минуло — по-прежнему был главным конструктором, и так же все стояла пальма. Вот у него, у Ладонникова, весьма многое изменилось за прошедшие годы. Кто был тогда, когда пришел со своими предложениями к Тимофееву? Мальчишка со всякими идеями, от которых отмахивались, не давали тебе ходу, осаживали на каждом шагу. Что, расчеты на усталостную прочность, исследование механизма старения конструкции? Да у нас производство, у нас производственные задачи, пошел-ка ты подальше со всякой теорией! Ну, старший инженер был, вот как Ульянцев тот же сейчас; так ведь им бы и остался со всякими своими идеями, выше бы и не прыгнул. А теперь и степень ученая, и завлабораторией, вроде бы и немного — завлабораторией, да ведь смотря какой. А эту по твоей докладной создавали, специально для тебя, можно сказать, создавали — такое ты направление движения дал. И кандидатская твоя — не липа какая-нибудь, как у половины институтских, а дело, самое настоящее, немало уж воды утекло, как защитился, а все, глядишь, то в той статье, то в другой сошлются на нее…

— Как жизнь? — своим стариковским фальцетным голосом спросил Тимофеев.

— Да как, Владимир Борисович, — сказал Ладонников. — Видели как. В трудах.

Тимофеев осаживающе махнул рукой.

— Я не об этом. Это само собой. Как свои, личные дела?

— Дома как, в смысле? — спросил Ладонников.

Он чувствовал в себе напряжение ожидания: не ради же того, чтобы спросить о жизни, позвал Тимофеев. Так собаки, помнилось из детства, настораживались и навостряли уши при близком звере.

— Ну и дома, да, конечно, — подхватил Тимофеев.

— А ничего, нормально. Здоровы все. Дочка пятый кончает, сын девятый.

— Девятый? — с неподдельным удивлением воскликнул Тимофеев. — Девятый уже! — Он сцепил старческие костисто-сухие пальцы на животе и большими несколько раз постучал один о другой. — Я ж его еще до школы помню. Быстро как время летит.

Ладонников с улыбкой молча пожал плечами: летит, летит, что ж тут поделаешь.

— А чего вы мне о проблеме о своей квартирной ничего не сказали? — укоризненно проговорил Тимофеев. — Подали заявление, и лежит столько лет. Все в двухкомнатной?

— В двухкомнатной, — невольно напрягаясь еще сильнее, ответил Ладонников.

— А уж сын девятый заканчивает! И я только, совершенно случайно узнаю… Что они там обещают вам сейчас?

— В нынешнем году, может быть. Но уж третий год так.

— Получите в нынешнем году, Иннокентий Максимович. — Тимофеев, сплетя пальцы, все так же постукивал большими один о другой. — И раньше получили бы, что ж вы не подошли? Я узнал — просто возмущен был. Вы что, говорю, не понимаете, с кем имеете дело? Два доктора наук у нас в институте, вы третьим станете — да что они?!