Звезда Даугрема

Зезва встрепенулся, взял Аинэ на руки, коротко свистнул. Толстик подошел к хозяину, тревожно храпя. Трещат двери. Джуджи скалятся, они выстроились двумя шеренгами, прижимаясь к стенам.

— Заал, — кричит Геронтий, не сводя глаз с дверей, — где Орлонос?

Косой не успевает ответить. Двери летят с петель, грохаясь о землю, и во дворик врываются элигерские солдаты. Их встречает дружный рев: «Чувства-а-а-!» Командор Геронтий Огрызок несется вперед, похожий на ощетинившийся железный шар. За ним идет бледный Заал Косой. Мгновение, и в руках Заала появляется древко знамени — на белом стяге свирепый ястреб мчится вниз, выпустив когти. Несколько десятков джуджей испускают очередной боевой клич, и Геронтий увлекает карлов в атаку, подняв над головой окровавленный топор.

— Солдаты Принципата, боги смотрят! Так сделаем же так, чтобы им не стало стыдно!! За мной, чувства и на-най!!

— На соль!! — ревут джуджи, бросаясь вперед.

Зезва бьет ладонью по испуганному Толстику, встречается глазами с отцом Кондратом. Инок стонет, и, не говоря ни слова, взбирается на жеребца, прижимая к груди бесчувственную девушку.

— Сынок… — слышит Зезва зов отца Кондрата. Толстик горестно ржет, но рука монаха направляет его под арку, и несчастный конь послушно мчится во второй внутренний дворик, чтобы через несколько мгновений нырнуть в темный проем подземелья. Там уже не находят себе места испуганные монахи. Едва рыжий конь влетает в коридор, два легкораненых эра закрывают окованные железом ворота, со скрипом опускают брус. Отец Кондрат оказывается среди перепуганных простолюдинов. Скрытый в темноте, стонет раненый джуджа. Брат Кондрат бережно проводит ладонью по щеке Аинэ и поворачивается к растерянным эрам.

— Сколько раненых?

— Ох, отче, как же…

— Цыц, миряне! Раненых сколько, спрашиваю?

— Двенадцать, святой отец! Совсем тяжелые, ужасть!

— Ну, ну, люди, с верой в Ормаза… Ох, внучка!

— Дедушка Кондрат… — Девушка взглянула на монаха и отчетливо произнесла: — Дедушка Кондрат, он сказал, что во дворе раненый Зезва, и его нужно забрать. Я…

— Девочка, что ты говоришь? — воскликнул инок. — Кто сказал, кто?!

Но Аинэ снова потеряла сознание. Медвежонок, что тихо сидел на луке седла, заурчал, пополз по Аинэ, и устроился на шее девушке, гудя и пофыркивая, словно волосатый котелок с похлебкой. Отец Кондрат рассеяно взъерошил шерсть на голове мхеценыша. Затем поднял голову.

— А ну, дети мои, пошевелимся же, во славу Ормаза!

Эры послушно взялись за носилки, четверо из них, вооруженные короткими мечами и сплетенными из лозы щитами, заняли позиции в голове и хвосте маленькой колонны. Отец Кондрат ехал впереди, бережно прижимая к себе Аинэ. Девушка то приходила в себя, то снова впадала в забытье, изредка постанывая. Сипел и гудел Медвежонок. Люди то и дело озирались. Темный и мрачный, с ледяными черными стенами, коридор тяжело давил на голову и внушал смутный, липкий страх. Казалось, ему не будет конца. Подавленные беглецы часто останавливались, чтобы немного отдохнуть. Во время коротких привалов брат Кондрат осторожно передавал Аинэ на руки эрам, а сам бежал смотреть, как там раненые. Половина была очень плоха, особенно худой, небритый ополченец-эр в рваной кольчуге. Отец Кондрат смотрел на страшную рану на груди ополченца и кусал губы. Каждый раз, подходя к носилкам, он ждал, что человек будет мертв. Но небритый воин жил, лишь изредка дергался и глухо стонал в беспамятстве. Инок улыбался, шептал молитву и отходил к другим раненым, в основном джуджам. Один из карлов, беспомощно лежа со сломанной ногой, подмигивал монаху, басил: «Чувства, человеки, чувства!» и лишь сжимал зубы, откинув голову, пока отец Кондрат проверял повязку и грубую шину на искалеченной ноге.

— Как тебя зовут, солдат принципата?

— Анастас Бабник, отче.

— Бабник? — удивился отец Кондрат.

— Ну! — Круглое, щедро покрытое оспинами лицо джуджи расплылось в довольной улыбке. — Страх, как женщин люблю, ага. Чувства ведь, согласись, святой отец. Плохо только, что на войне с женским полом не очень- то сильный на-най. Разве отыщешь на войне хорошую чуру? Разве что шлюху с обоза… Так то ж ужас, ну! Вот дома чуры остались, иф-иф-иф… — Здесь Анастас скорбно вздохнул и поднял глаза вгору, словно кающийся грешник во время проповеди.

— Чуры? — озадаченно переспросил Кондрат.

— Они самые, — признался Анастас.

Монах покачал головой, затем вздрогнул, оглянулся на бледного как смерть эра в рваной кольчуге. Жив, хвала Дейле, жив! Тут мысли достойного инока из Орешника снова вернулись к оставшемуся позади Зезве, и брат Кондрат закрыл на мгновение глаза. «О, всемилостивый Ормаз, обрати свою милость на этого небритого грешника! У него добрая душа, храброе сердце и чистые руки…»

Помолившись, монах взобрался на коня и снова принял на руки легкую как пушинка Аинэ с намертво вцепившимся в нее мхеценышем. Осенил себя знаком Дейлы и тихо велел двигаться дальше.