Звезда Даугрема

— Государыня?

— Скажи мне… — взгляд Ламиры снова остекленел, тени метались по обращенной к Вааджу щеке, теряясь в волосах и накидке. — Ты бы отдал за меня жизнь?

Ваадж вскочил, склонился в поклоне.

— Я… — он поднял глаза и вздрогнул. Почему ему не по себе, почему?

Ламира отвернулась.

— Ваше величество! Не задумаюсь ни на мгновенье! Моя жизнь принадлежит Королевству Мзум, моя королева — это Мзум, мое сердце и душа, все, что есть у меня…

Ваадж осекся, сглотнул, потому что Ламира снова взглянула на него. Огонь плясал в зеленых, нечеловечески прекрасных глазах.

— …все, что есть у меня, — с трудом продолжил он, — принадлежит моей государыне.

Ламира еле заметно улыбнулась.

— Знаешь, милый друг, я часто и много думаю. Пытаюсь понять, в чем смысл. Смысл всего. Вот горит огонь, пожирает дрова. Жадно так. Иногда кажется мне, мы похожи на дрова, а пламя — и есть жизнь. Жизнь, которая пожирает нас. Без дров не будет огня, без живых существ не станет мироздания. Глупая ночная бабочка летит на свет и сгорает. Разве кто-то вспомнит потом, какие красивые крылья были у неё? — голос Ламиры чуть дрогнул. — Кто расскажет, как грациозно она порхала крыльями, найдется ли художник, что нарисует красивейшие узоры её крыльев? Глупая бабочка, которой доверили улей… Скажи мне что-нибудь, друг Ваадж. Скажи, пожалуйста…

— Ваше величество, я…

— Говорят, мужчине не дано понять то, что творится в женской голове, — Ламира разгладила складку на отороченном мехом плаще, уложила ладони на колени. Снег плавно падал на перчатки и мягкие сапожки. — Молчишь, мой милый чародей.

Ваадж не успел ответить. Королева резко повернулась к нему. Зеленые глаза вспыхнули.

— Жизнь, значит, отдать готов? — прежняя сталь зазвенела в голосе государыни Мзума, заставив мага вздрогнуть и опустить глаза. — Но можешь ли ты умереть за такую, как…

Ламира умолкла, словно оборвала себя на полуслове. Потрясенный Ваадж нашел рукой бутыль, сжал ее, замер.

— В Цуме, — металл в голосе королевы стал еще жестче, — ты немедленно отправишься в войска. Тевад Мурман и гамгеон Вож Красень окажут тебе всестороннюю поддержку. К вечеру у тебя должен быть готов подробнейший отчет о расположении наших войск, оборонительных позициях вдоль реки. Я также поручаю тебе организовать диспозицию наших артиллерийских частей. Примешь командование ими немедленно. На совете послезавтра я ожидаю от вас троих ваше видение обстановки и предложения по дальнейшим действиям. Повтори, чародей Ваадж!

Маг вскочил, низко склонился. Глухо повторил, почти слово в слово. Ламира поднялась, щелкнула пальцами. Словно тени, явились Телохранители.

— Иди спать, Ваадж, — властным голосом посоветовала властительница Мзума. — Холодно. Ты мне нужен с ясной головой.

Арбалеты в руках солдат скрылись последними в чернильной тьме. Ваадж знал, что они еще долго будут смотреть на него, как на хорошую цель. Маг постоял недолго, затем снова уселся к огню. Дрова умирали, пламя утробно урчало, летели искры. Падал снег.

— Я жизнь отдам, — прошептал Ваадж. Глотнул вина. Уставился в пиршествующее пламя. — Готов я умереть…

* * *

Отец Виссарий проснулся от резкого толчка. Ржала лошадь, громко матерился солдат. Затем он услышал гневный голос — кто-то из старцев Рощи отчитывал рощевика за невоздержанный язык. Не к лицу воину ругаться, как грязный мзумец.

— Да колесо ж проклятое, отче! Зараза!

— Так слезай с лошади, сын мой! Не гневи богов нечестивыми словами! За работу!

Виссарий пробормотал короткую молитву, распахнул занавеску. Лучи утреннего солнца ударили в глаза, он зажмурился. Наконец, черные круги перед глазами пошли на убыль, и старец Рощи принялся осматриваться. Где же Ута? Ах, Дейла, Уты нет, он остался в Кеманах… Проклятая забывчивость!.. Так, что здесь у нас?

— Ваше высокопреподобие, — солдат-рощевик склонился в почтительном поклоне.

Виссарий прищурился, покосился на солдата, узнавая голос, что только что сквернословил на весь тракт. Спрыгнул на землю, отмахнувшись от руки грубого на язык рощевика. Взглянул на спешащих к нему двух старцев, не замечая презрительной улыбки на лице с поклоном отступавшего солдата.

Зимнее солнце тщетно пыталось растопить сугробы, но блеск снега и заснеженных скал бил по глазам, заставлял щуриться. Небольшой отряд остановился на узком тракте, что петлял вниз, по направлению к Даугрему. За спиной остались Кеманы и умиротворенный, притихший монастырь. Вчера снова служили утреню — теперь на языке Душевного народа. Воистину, Святые Дубравы радуются в Роще! Монахи-солнечники… мзумские монахини…

Виссарий прикусил губу, наблюдая, как солдаты, тихо переругиваясь, возятся с колесом его телеги. Монахи и монахини мзумского происхождения были… Виссарий вздрогнул, чувствуя, как струйка крови течет по подбородку. Он вдруг снова увидел перед собой кривую ухмылку Уты. Чернобородый так ничего и не ответил на вопрос Виссария об участи братьев и сестер, тех, кто не был душевником. Лишь поклонился, пряча в бороду улыбку. И Виссарий больше ничего не спрашивал. Зачем, для чего?