Звезда для Наполеона

– Ваше присутствие рядом с Императором – лучший ответ: по сравнению с ним Сюркуф – мелкая добыча! С вашей стороны было бы ошибкой преследовать второго, когда можно заполучить первого.

Она издала гневное восклицание, охваченная внезапным желанием разбить в кровь это упрямое лицо с окаменевшими чертами, но усилием воли ей удалось сдержаться и заговорить спокойно и отчетливо, словно ничего не произошло:

– И какую, по-вашему, роль я должна сыграть перед ним? Убедить его бросить Империю и подданных, чтобы последовать за мною в Англию и там заняться любовью, дав мне возможность выдать его британскому правительству и Его милостивому Величеству королю Людовику XVIII? Или темной ночью открыть двери замка перед шайкой заговорщиков? Если я, по меньшей мере, прячу под платьем кинжал, ожидая случая им воспользоваться…

По всей видимости, ирония была недоступна Жану Ледрю. Это был чистокровный бретонец, упрямый и совершенно лишенный фантазии. Он ответил злобно:

– Не знаю. Но я считаю вас способной и на то, и на другое…

– …просто потому, что я не ответила взаимностью на ваше чувство, – спокойно закончила Марианна. – Видно, вам и в голову не могло прийти, что я тоже смогу полюбить Императора, причем так, как вы никогда не сможете, что я буду принадлежать ему не только телом, но и душой?

Ни слова в ответ. Жан Ледрю закрыл глаза, и Марианна могла бы поклясться, что из-под его ресниц выкатилась слеза.

– Но если, однако, так случилось? – настаивала кротко она. – Не считаете же вы, который служит ему с таким слепым доверием, что у него недостаточно привлекательности и обаяния, чтобы свести любую женщину с ума? Это и произошло со мною. Верьте мне или не верьте, Жан Ледрю, но я люблю Наполеона, как никто, кроме, может быть, Императрицы Жозефины, его не любил. Добавлю еще, что, если вы считаете меня на вершине счастья, вы заблуждаетесь, ибо мое теперешнее счастье отравлено. Проводимые здесь мною дни не сулят мне ничего в будущем, так как это будущее принадлежит той, что явится сюда, чтобы сочетаться с ним браком, неизвестной австриячке, которая украдет у меня, да и у вас тоже, часть его сердца! И вы не можете знать, как я страдаю от этого!

Словно ему бесконечно трудно говорить, Ледрю медленно цедил слова. Чувствовалось, что он застигнут врасплох.

– Вы любите его… до такой степени? – Затем, словно обращаясь к самому себе, он продолжал: – Конечно! Иначе быть не может! Даже если бы вы были последней из последних, вы не смогли бы избежать этого! Я знаю, что он околдовывает женщин почти так же, как подчиняет себе мужчин. Ни одной женщине до сих пор еще не удалось изменить ему. Почему вы должны были стать первой? Его нельзя не любить.

– Однако есть люди, в которых он вызывает отвращение и даже ненависть. Правда, это мужчины…

Марианна замолчала, давая возможность бретонцу разобраться в своих мыслях. Тонкая женская интуиция подсказывала ей, что она продвинулась вперед, что предубеждение мало-помалу рассеивается. Выждав немного, она коснулась горячей от лихорадки руки бретонца.

– Раз мы любим… раз мы служим одному повелителю, возможно, мы станем друзьями, Жан Ледрю?

– Друзьями? Вы и я? – сказал он медленно, словно выдавливая слова. Затем с внезапным гневом он бросил: – Нет! Это невозможно!

– Но почему?

После небольшой заминки последовал взрыв:

– Потому что вы – это вы… и между нами остается то, чего я не могу забыть! Бог свидетель, однако, что я делал все возможное для этого! Когда я поступил на военную службу, я знал, что меня пошлют в Испанию, но я был счастлив уехать туда, потому что это было далеко и я надеялся больше не думать о вас в подобной стране. Но вы не оставили меня в покое… несмотря на все пройденные дороги и битвы, несмотря на солнце и снег, на кровь и все ужасы, что мне пришлось увидеть! Вы даже не можете представить себе, что такое обледенелая сьерра, где, кажется, отсутствует всякая жизнь, где страдают от холода и голода, но где, однако, за каждой скалой, в каждой расселине скрывается смерть… и какая смерть!

Видя перед глазами недавние ужасы, Жан Ледрю забыл о присутствии Марианны. Молодая женщина затаила дыхание, затем очень тихо, чтобы резко не прервать его трагичные переживания, спросила:

– Это было… так ужасно?

– Хуже некуда!.. Туземцы – настоящие дикари! Больше, чем дикари, ибо дикарей я видел, плавая по морям; у них никогда не было такого искаженного ненавистью облика и отвратительной жестокости. Но они… эти демоны с оливковым оттенком, подвергавшие наших бедняг бесконечным мучениям, прежде чем казнить их!.. Они хуже зверей! И горе мелким отрядам, одиночкам, отставшим! Гримасничающие бандиты, зачастую возглавляемые потрясающим распятием священником, отводят их в глухие места, где подвергают чудовищным пыткам. Даже раненым нет пощады, а мертвым покоя, ибо демоны оскверняют трупы самым гнусным образом. Мы часто встречали у дороги этих растерзанных несчастных: одних – полуобгоревших, других – четвертованных, третьих – прибитых гвоздями к деревьям или подвешенных за ноги с вырванными глазами и ногтями…