Звезда и Крест

Пустынный зной кальдария разморил его хуже прежнего. Взор клариссима повело кругом. Глаза закатились. Повелитель обмяк тряпкой на руках подоспевшего банщика. Тамалю пришлось выволакивать его к прохладным бассейнам, опустить на ложе, прикладывать к вискам холодные тампоны с розовым маслом, совать под нос флакон с уксусом. Очнувшись от синкопе, светлейший первым делом сблевал. И на банщика своего бесценного, черного, и на ложе, и на пол. Воздух сразу же сделался кислым, как если бы то были не царственные термы, а самая захудалая городская забегаловка. В тот же миг светлейшего утерли, умыли, зловонную кислую лужу собрали тряпьем, лепестками розовыми воздух освежили. Словно дитя неразумное, болящее на руках перенес Тамаль своего господина в неглубокий бассейн с изображениями играющих дельфинов по краям, где поджидали его специально обученные наложницы в туниках тончайшего хлопка, сквозь который возбужденно торчали острые соски грудей, крутые бедра с выбритыми лобками. В прозрачной воде тонкий хлопок и вовсе превращался в паутинку, открывая повелителю все самые сокровенные девичьи изгибы и складочки. Да тот, честно говоря, по причине глубокого похмелья и необычайной слабости после обморока на наложниц внимания не обращал. Грузный шестидесятилетний мужчина с короткой шеей, раздувшимся животом, кривыми конечностями, покрытыми густой шерстью, с двухдневной щетиной на иссеченном морщинами лице с двумя продольными шрамами, завоеванными во времена войн с галлами, и удивленно вскинутыми бровями над блеклыми, словно застиранными глазами мало чему удивлялся и уж тем более не восхищался почти ничем. Покуда наложницы, намеренно касаясь его тела грудями и бедрами, намыливали тулово клариссима да смывали затем пушистую, ароматную пену, тот смотрел куда-то мимо. Изредка зевал. По привычке скорее, нежели от каких-нибудь даже мимолетных чувств, хлопал по бедрам девушек. Как хлопал он по крупу своих племенных жеребцов в стойлах.

Девицам на смену вскоре подоспели несколько юношей оскопленных. Под руки вывели из бассейна к столу розового оникса, укутав толстыми льняными простынями. С аккуратностью уложили на живот. Тонкая струйка оливкового масла с отдушкой из дикой лаванды и розмарина пролилась по позвоночнику. И вслед за тем легкие, но сильные пальцы принялись растирать и втирать в кожу светлейшего целебное масло. Восемь ладоней. Сорок пальцев одновременно то медленно, то поспешно впивались в его мягкое, укрытое толстым слоем подкожного жира тело; разгоняли ток лимфы и загустевшей от избыточного сахара крови. Придворный эскулап утверждал, что именно чувственность молодых тел способна творить со старцами чудеса, а потому рекомендовал и днем и ночью окружать себя молодежью. Жена светлейшего, с которой он сочетался брачными узами в дафнийском храме Зевса не меньше сорока лет назад, теперь проводила дни в собственном дворце на задворках стадиума в обществе полусотни приживалок и слуг да, поговаривали, нескольких молодых удовлетворителей. Клариссим к этим разговорам относился с усмешкой. Жена была давно ему не мила. Как, впрочем, и никто иной на этом свете. После трагической гибели двух его наследников, которых забрал к себе Посейдон во время морского путешествия в Дамаск, отношения с женой расстроились окончательно. Она считала его виновником этой трагедии. А он полагал, что общее горе должно было сплотить семью. Каждый переживал гибель детей самостоятельно, все глубже погрязая в одиночестве и необратимой печали. Так и привыкли жить друг без друга.

Когда юноши перевернули его на спину и взялись за раздувшийся живот, руки, шею и крохотные гениталии, резкий металлический скрежет и грохот потасовки донесся из тепидария. Взглядом единым повелел одному из юношей пойти и разобраться, в чем дело. Тот ушел. И вскоре вернулся с улыбкой на тонких губах:

– Дьякон христианский хочет видеть тебя, светлейший.

– Дьякон?! – удивленно вскинул брови клариссим. – Вот это новость! Не иначе хочет крестить меня в собственных термах, раз приперся сюда чуть свет.

Подумал мгновение. Расплылся в маслянистой улыбке:

– Ладно. Пусть ждет. Я приму его, когда сочту нужным.

Юноши растирали тело клариссима еще не меньше часа. После наложницы обрезали и полировали ногти на пальцах ног и рук. Мелом и бархоткой зубы полировали. Расчесывали, да завивали, да красили персидской хной редкие власы. Эскулап пустил целую банку крови. И такую же банку взял царственной мочи, сообщив, что на вкус и цвет они хороши и не вызывают никаких опасений. Одевали не меньше получаса: в невесомые нижние туники, а поверх – в пурпурную, тяжелую трабею, в сандалии высокие со множеством серебряных застежек и кожаных шнурков, что мягко укутывали лодыжки. Золоченый венец возложили на редеющую власами башку. Юноши и девицы во главе с негром сопроводили его до тепидария, где на краю мраморной скамьи у самого входа смиренно ожидал одноглазый Феликс.