Звезда и шпага

Когда же, совершенно довольный, Пугачёв закончил инспекцию, Кутасов начал свою. Разведчики Голова докладывали, что армия против них почти сформирована Григорием Орловым и готова выступить в поход. А вот в том смогут ли рабоче-крестьянские полки и казаки отразить их атаку, комбриг был совершенно не уверен. Ведь сейчас им будут противостоять не бездарности и трусы, вроде Кара, и не каратели, такие как Муфель и Меллин, и даже не генерал-аншеф Панин. Нет, комбригу придётся воевать с самим Суворовым, на чьём примере его учили воевать и командовать в военном училище. Правда, надо сказать, что этот эпизод боевой карьеры Александра Васильевича, а именно участие в подавлении Пугачёвского восстания, всегда как-то обходили стороной. О нём попросту забывали. От этого, правда, таланты молодого генерал-лейтенанта ничуть не преуменьшались. И войска у него будут не чета панинским полкам, Григорий Орлов постарался, армия его брата получила ветеранов Турецкой кампании. Он сумел надавить на императрицу, которая повелела смягчить положения Кучук-Кайнарджийского мирного договора, сделав несколько уступок Порте, лишь бы поскорее освободить полки. И вот теперь шагали по Малороссии два десятка кавалерийских и пехотных полков, попутно помогая князю Потёмкину замирять эту область, всё ещё взбудораженную после ухода большей части запорожцев с Сечи. И очень верно сказала тогда Екатерина, что против них «столько наряжено войска, что едва не страшна ли таковая армия и соседям была». Как бы то ни было, а сражаться с ними придётся, никуда не денешься.

Смело мы в бой пойдём,
За власть советов.
И как один умрём,
В борьбе за это!

Это надрывали глотки марширующие солдаты. Они отрабатывали на плацу строевые приёмы, которым не особенно хорошо учили на Урале. Оттуда присылали почти что рекрутов, хорошая подготовка только у пластунов, но их было слишком мало. С остальными же поступали куда проще. Научили мушкет заряжать, в мешок с пяти шагов попадать и штыком колоть, ну и строем ходить, более-менее, и отправляли в Москву доучиваться. Вот и обросла Первопрестольная за эти месяцы настоящим военным лагерем, занявшим почти все пустовавшие после прихода Пугачёва предместья.

На самом деле, войны этой зимой не ждали. Кому может прийти в голову воевать в ноябре? Армии остановит распутица и холода, как двигать войска по раскисшей ледяной грязи, где брать фураж для лошадей и еду для людей, сколько замёрзнет по дороге, сколько сбежит от такой лихой доли. Этого всего не подсчитать, но из-за всех этих факторов армия обычно тает, как сахар во рту, справиться можно либо драконовскими методами, либо попросту отказаться от зимнего похода. Последнего, однако, Суворов, похоже, делать явно не собирался, повторяя, а вернее, предвосхищая Ледовый поход генерала Корнилова. Тот, конечно, закончился провалом, однако теперь и добровольцы совсем не те, и кроме них закалённые в боях с турками полки. Чем же располагает его армия, что он может противопоставить им? Вчерашних крестьян и рабочих, хорошую артиллерию при скверных канонирах, ружья Пакла со всеми их недостатками. Армию без толковых офицеров и унтеров, а главное, не нюхавшую ещё пороху как следует.

Вставай, проклятьем заклеймённый,
Весь мир голодных и рабов.
Кипит наш разум возмущённый,
И в смертный бой идти готов!

Солдат громко распевающих на марше «Интернационал» прерывает команда старшины:

— Стой! К залпу! Товьсь!

Солдаты тренируются с полной выкладкой, у каждого по два десятка патронов в суме, не слишком сочетающейся с гимнастёрками образца тридцать шестого года двадцатого столетия, но что поделаешь, реалии времени, так сказать. Вот они вынимают их, скусывают по команде старшины хвостик патрона, при этом один совсем молодой солдат сгибается в три погибели, держась за живот. Его немилосердно рвёт от привкуса пороха, такое бывает с непривычки к неприятному солоноватому вкусу. Однако никто не обращает внимания, гремит залп, хорошо хоть слитный, потому что едва ли треть мишеней поражена.

— Ниже держи! — кричит старшина. — Ниже, кому говорят, рачьи дети, щучьи кости! Фершела, забрать красноармейца Рябчикова.

Солдата, которого всё ещё крутят спазмы, подхватывают два военфельдшера, третий подбирает его мушкет, и относят в сторону. Кладут на деревянную скамейку у костра — большего тому не положено, ведь не ранен, отлежится и снова в строй.

— Чего встали, рачьи дети, щучьи кости?! — надрывает горло старшина. — Ещё круг шагом марш! И песню мне, песню!

Это есть наш последний,
И решительный бой!