Звезда и шпага

Он опустился на мёрзлую землю и прикрыл глаза. Бывший студент отлично понимал, что умирает, долгие мытарства в тюрьмах, допросы, на которых с ним никто не церемонился, и жизнь в ссылке научили его хорошо чувствовать своё тело. И теперь все резервы его организма были исчерпаны. Раны слишком тяжелы, крови он потерял слишком много, да и нервное истощение довело его до могилы. Он откинулся на вал, вздохнул пару раз глубоко, глубоко — и умер.

Ничего этого комиссар Омелин, уходящий с позиций артиллерии правого фланга, знать просто не мог. Пушки вновь открыли огонь, теперь уже шрапнелью, осыпая снарядами перегруппирующихся для новой атаки гренадер.

— Не расслабляться! — начали покрикивать командиры стельмаховского полка и восстановленные из штрафников. — Не сидеть! Не сидеть! — поддерживали их унтера. — Готовиться к отражению атаки!

Будить же грозного Стельмаха никто не решался. Навлекать на свою голову гнев не хотел никто. Да и пусть отдохнёт командир, ведь три ж дня на ногах, глаз не сомкнул. Солдаты занимали позиции, убирали трупы, выносили раненых, меняли сломанные мушкеты на целые. И лишь когда гренадеры снова пошли на штурм, командир первого батальона в полку Стельмаха, майор поляк Браунек, также из бывших ссыльных, всё же тронул Стельмаха за плечо. Ведь если не разбудить того перед атакой врага, значит навлечь на себя гнев командира, всё равно же проснётся когда начнётся бой. Однако вместо того, чтобы дёрнуться, помотать головой, потеряв фуражку, и потереть ладонями лицо, полковник начал заваливаться в сторону. Он скатился с вала, оставшись лежать навзничь, глаз он так и не открыл.

Только оказавшись на возвышенности, которую занимал штаб армии, я понял, какой стоит холод. На ледяном ветру усы мои мгновенно покрылись инеем, став похожими на щётку, неприятно холодящую губу. Остальные мало обращали внимания на холод и ветер, ведь большая часть офицеров носили епанчи, тяжёлые плащи и даже шубы, а какой-то пехотный генерал даже спрятал руки в муфту. Лишь Суворов да Алехан Орлов, казалось, вовсе не обращали внимания на погоду. Плащ генерал-поручика рвали порывы ветра, грозящие унести ещё и шапку, но тот не открываясь, глядел в зрительную трубу. Алексей Орлов же, брат ещё не так давно всемогущего фаворита, замер в седле, будто памятник, сжимая могучими кулаками поводья. Он даже плащом или епанчой пренебрёг, оставшись в зимнем мундире. Я смотрел на графа, и проникался, ведь, как и у него, на мне был только зимний мундир. В общем, выдержке Алексея Орлова можно было только позавидовать.

— А ведь как хорошо дерутся, канальи! — воскликнул Суворов, опуская трубу.

Дорого бы я дал за такую. Рассмотреть, что твориться на поле с такого расстояния было нельзя, а просить трубу у незнакомых офицеров штаба армии я как-то не решался.

— Но возьмём ли мы сей ретраншемент в скором времени или нет? — спросил у него Орлов. — Времени-то мало у нас.

— А кто знает, возьмём или нет? — пожал плечами Суворов. — Два прорыва отбили ведь.

— Ты же знаешь, Александра Васильич, — настаивал Орлов. — От матушки письмо пришло Гришке, братцу моему. Пишет Катерина, что швед, и пруссак, и цесарец на наши земли зуб точит. В Польше снова воду конфедераты очередные мутят, своё восстание готовят. Ведь потому Потёмкин, князь байковый, с полками в Малороссии так и остался стоять. Границы караулит. Но долго он их сдерживать не сможет. Скоро соберутся с силами и ударят с трёх сторон сразу, а тогда от Потёмкина только пух да перья полетят. И никакие рекрутские наборы не спасут дела. Настоящие, войной проверенные, полки у нас, а Потёмкин к границе даже гарнизоны внутренних городов стянул. Его сметут за пару дней, ежели ударят все совокупно.

— Семилетняя война показала, как умеет Европа воевать совокупно, — ответил на это Суворов, вновь прикладывая трубу к глазу. — Это баталия решит всю войну с Пугачёвым. И я предпочту потратить несколько дней, но взять ретраншемент с меньшими потерями для себя и возможно наибольшими для противника, нежели наоборот. День или два ничего не решат на границах. Будем правильно штурмовать ретраншемент.

Тут Суворов будто вспомнил обо мне, обернулся и сказал:

— Для вас, господа кавалеры, дел на сегодня более не предвидится. Так что скачи к своим и передай мой приказ. Нечего коней морозить, возвращайтесь в лагерь и отдыхайте. Завтра вам дело будет.

— Будет сделано, — ответил я и ускакал.