Звезда и шпага

— Но ведь как ловко удумал, генералиссимус, — увлекшись, хлопнул кулаком по бедру Омелин. — У нас же при ружьях в обслуге лучшие бомбардиры, каждый десяти обычных стоит, если не больше. И ответного огня вести не можем.

— Зато мы, если получится, — сказал Кутасов, — уничтожим хорошую часть их кавалерии. Правда, не решающе большую, но всё равно, это весьма ощутимый щелчок по носу нашему противнику, генерал-поручику Суворову.

Чин Суворова он намеренно выделил тоном и Омелин только тут понял, что назвал командующего врага званием, которое он получит лишь в девяносто девятом году, а может и не получит никогда, если они победят на этом поле.

Отвлекаться на этот маневр комиссар не стал, отлично осознавая, что главное действо сегодняшней баталии вершится здесь. На фронте ретраншемента. Пехота противника уже поднималась на вал. Под огнём, оскальзываясь на крови, спотыкаясь о трупы своих товарищей. Но всё же шли по валу. Они забрались наверх, уложили мушкеты на колючую проволоку рогаток. И открыли по настоящему ураганный огонь. Вот уж в чём, в чём, а в темпе стрельбы, правительственные войска могли дать хорошую фору пугачёвцам. Так что теперь рогатки служили, скорее, дурную службу, нежели добрую. Не спасали и ружья Пакла. На левом фланге у них осталось маловато обслуги, на правом же, где огонь вели куда более интенсивный, стволы их то и дело перегревались, не смотря на небольшой морозец и вёдра с уксусным раствором, которым их поливали. Одно уже вышло из строя. Его не успели достаточно остудить, и новый барабан с бумажными патронами просто взорвался, искалечив несколько канониров и фатально повредив механизм, ответственный за вращение и стрельбу ружья.

Оглушительно трещали мушкеты, отплёвываясь огнём и свинцом. Падающих солдат быстро заменяли, раненых оттаскивали в тыл, а трупы просто скатывались по валу, их пинками и прикладами отталкивали, чтобы не мешались. Кем бы ни был убитый, рабочим с уральских заводов или крестьянином Тобольской или Нижегородской губернии, простым солдатом суворовской армии или капитан-поручиком добровольческой. Со всеми ими обходились таким образом, совершенно бесцеремонно. В треске выстрелов были слышны глухие удары пионерных топоров. Эти усатые дядьки, стоя на одном колене, активно работали увесистыми орудиями труда, подрубая врытые на несколько аршин в мёрзлую землю рогатки. Стрелять по ним тяжело, потому что для этого пришлось бы также опуститься на землю, и палить между ног своих товарищей из пистолетов, или же просовывая мушкеты. Да ещё и на голову сверху всякую минуту может рухнуть убитый или раненый. И потому пионеры работали практически безнаказанно, лишь иногда какой-нибудь особенно ретивый командир стрелял по пионеру из пистолета, опустившись на колено. Вот только пионеры в ответ часто пытались ударить таких командиров топором. Вид пары трупов с развороченными обухом лицами отбили у остальных желание стрелять в пионеров.

— Прорвут оне рогатки? — под нос себе пробурчал Прошка Никиткин. — Ить, как есть, прорвут.

— Прорвут, да не прорвутся, — ответил ему Омелин. — Кроме рогаток есть ещё и люди, не забыл, товарищ Прохор?

— Дак, ить, у их тож люди, товарищ комиссар. — Видимо, от волнения в речи ординарца прорезался посконный говор, и понимать его уроженцу двадцатого столетья стало сложно. Омелин практически интуитивно ловил смысл сказанного.

— Не сравнивай империалистов с нашими революционными бойцами! — рявкнул на него Омелин так, что Прошка аж присел, инстинктивно дёрнув руками, чтобы закрыть голову от удара. — И когда ты в себе эти холуйские замашки изживёшь, а? — уже спокойней спросил у него комиссар. — Ты ж не дворня теперь, а боец регулярной Красной армии, понимать должен.

Никиткин выпрямился, но при этом отчаянно покраснел. Комиссар усмехнулся половиной лица, чтобы Прохор увидеть не смог. Молодому человеку-то и невдомёк было, что Омелин почти точно цитировал «Чапаева». Этот кинофильм, вообще, изобиловал цитатами почти на все случаи армейской жизни, что особенно хорошо осознал батальонный комиссар именно в восемнадцатом веке.

На правом фланге затрещали рогатки и две или три скатились по валу, стащенные пионерами. И тут же в пролом ринулись солдаты. Завязалась жестокая рукопашная схватка. Она была особенно страшной из-за того, что сцепились в ней ударные батальоны с добровольцами, чьи мундиры успели за время перестрелки основательно прокоптиться и окончательно утратили свой изначальный белый цвет. Пролом в линии рогаток быстро заполнялся трупами и ранеными, чья участь была незавидной. Как правило, они сами не успевали или просто не могли отползти в сторону, и их часто попросту затаптывали дерущиеся.

— Прорываются, товарищ командующий, — констатировал очевидный факт комиссар. — Надо бы подкрепление отправить. Противник к пролому подтягивается с центра позиций.

— Штрафников туда, — приказал Кутасов. — Ликвидировать прорыв врага или всем сдохнуть.

— Я сам их поведу, — сказал Омелин. — За кем другим они не пойдут, а я, думаю, сумею увлечь их!