Звезда Хассалех (СИ)

— Нет, я выше этого, — с улыбкой отвечает девушка и едет на двадцать второй, где направляется в свой кабинет: ведущий финансовый аналитик одного из крупнейших банков, настоящая акула, правду говорят, что незаменимого сотрудника примут с любыми недостатками, особенно с такой мелочью, как амнезия, касающаяся детских воспоминаний. Врачи же гарантируют, повторений не будет, и Майкл полностью полагается на практически безграничные возможности собственного разума. Она видит людей насквозь, а бизнес — это в первую очередь люди, и владельцы других банков записываются к ней на деловой завтрак чуть ли не за полгода. За глаза Майкл называют Карой Господней из-за беспощадности и граничащей с грубостью резкости, но приговоры она читает мягким бархатным голосом, и потому появляется второе прозвище: железный кулак в бархатной перчатке.

Европа — и как она все успевает? Невысокая хрупкая девушка, которую и от парня с первого взгляда не отличишь из-за короткой стрижки и фигуры, сошла с трибуны, глянула на часы и, даже не дождавшись, пока стихнут адресованные ей аплодисменты, вышла из конференц-зала. Она врач, ей некогда развлекать аудиторию, говоря о своих успехах, лучше она будет их показывать делом. Потеряв собственного ребенка, она решила сделать все, чтобы больше этого горя никто не познал, потому и открыла столько способов спасения. И пускай за спиной шепчутся, что это лишь потому, что она пытается заглушить боль — все бы так спасались от своего прошлого — она лишь сама может сказать, что это все не потому, что она помнит. Она не помнит практически ничего, психотерапевт твердит, что ее разум так защищается от боли, но делает все во имя того, кто точно был, существовал и любил ее.

— Черт в юбке, — смеются коллеги, когда она выскакивает из операционной, падает на каталку и спит, пока ее везут к следующей. Хирург носит футболку с иконой Мадонны, потому что так ей кажется, будто это ее руки обнимают ребенка на ее груди.

***

По залитой солнцем улице неспешно шел высокий мужчина, чья внешность и образ притягивали взгляды, но одновременно отталкивали, как отталкивает убийца в фильме, о котором уже известно зрителям, но не другим героям. При первом взгляде на него казалось, что это военный; впечатление усугубляли выцветшие камуфляжные штаны, заправленные в высокие шнурованные ботинки. Он, несмотря на тепло, кутался в плащ тревожно-желтого цвета, казавшийся пыльным. Но если бы он с кем-то заговорил, американцы, окружавшие его, сразу бы понимающе кивнули — австралиец, и сильный акцент выдает его не меньше, чем внешний вид и нарочитая медлительность в центре мегаполиса.

Майкл выбежала из офиса, глядя на часы — вечно пунктуальная до педантичности, она, если дело касалось личной жизни, снова опаздывала, всегда опаздывала, словно что-то мешало ей ходить на свидания. Психолог, пытавшийся справиться с последствиями ее странного психического расстройства, говорил, что именно так выражается ее нервозность и нежелание заводить отношения: она же не знает, что было у нее в прошлом, да и было ли там что-то, кроме бесконечных больниц; можно сказать, она только начала жить. Она спорхнула по лестнице, едва касаясь ступенек, выдернула из кармана телефон на ходу, готовясь уже писать сообщение с извинениями перед тем, с кем должна была встретиться через две минуты, заметила, что, кажется, развязался шнурок, значит, она потеряет еще минуту, и… Она вскинула взгляд и замерла.