Звезда моя единственная

Ах, какой на ней наряд… да разве можно представить, что когда-то она носила синюю китайковую юбку и какую-то там кофтенку? Нет, просто сходство необыкновенное, это, конечно, не она! Не Маша! Его Маша – просто служанка какой-то барыни, а это… царская дочь!

И вдруг вспомнилось… тогда, на площади, около Исаакиевского собора, ему почудилось, он видел Машу. Да, она потом подтвердила догадку. Но отчего же он забыл о том, что видел ее не в простенькой кофтенке и юбке, а в дорогом наряде, видел сидящей в богатой коляске? Как можно было такое забыть? Разум у него помутился от этой любви.

Так в кого же он влюблен?! Неужто и правда… неужто она?!

Звезда далекая… недосягаемая…

Чудилось, сердце остановилось. Смотрел на нее, не отрывая взгляда. Прохор Нилыч дергал его за рукав – Гриня был недвижим, безгласен.

Тем временем царская семья прошла в вагоны. Народ весь подался ближе к рельсам – понесла толпа и Гриню.

Он не отводил глаз от окна, в котором виднелся тонкий профиль великой княжны. Вдруг она со смехом сказала что-то стоящему рядом военному – и, развязав на шее косынку, принялась махать в окошко, посылая в толпу свои чудесные улыбки и сияя голубыми глазами.

Гриня рванулся вперед… взгляды их встретились… непомерное изумление расширило глаза великой княжны. Ее пальцы разжались, косынка взвилась в воздух, полетела… десятки, сотни рук взметнулись поймать ее, но она, как почтовый голубь, несущий прощальное письмо, долетела до Грини и прильнула к его лицу.

Запах ее… это Машин запах, он узнал бы, даже не видя ее… значит, это была она…

Гриня стоял, зажмурясь, прижав к себе косынку.

– Повезло парню! – простонал кто-то завистливо.

– Нет, надо вернуть! – строго сказал стражник.

– Полно, дядя! – усмехнулся кряжистый мужик. – Что с возу упало, то пропало.

– Надо вернуть! – заспорил пожарный. – Знаешь, как у нас водится? Ни лоскута, ни корочки не тронь у погорелого, не то и сам загоришься и ограблен будешь.

– Так ведь тут никто не загорелся, – возразил мужик.

– Верни, слышь? – взял Гриню за плечо стражник. – Царевне надобно воротить. А то скажет – украли, мол, что за ворюги завелись в нашем народе? Дай сюда.

– Не дам! – крикнул Гриня как безумный и рванулся было прочь, но толпа его окружала слишком плотно, тут с места не сдвинешься.

Не убежал, шагу шагнуть не дали…

– Отдай, – донесся голос стражника. – Не то сейчас полицию позову! Тебе знаешь что будет за оскорбление ее высочества?! Отдай, не то… – Он выхватил свисток и поднес к губам.

– Отдай, парень! – увещевал пожарный.

– В острог захотел? В каторгу ведь упекут! Отдай! Или ты рехнулся?! – надсаживался стражник. – Вот я тебя сейчас повяжу!

– Да помилуй, Семен Семеныч, – льстивым, заискивающим голосом принялся уговаривать Прохор Нилыч. – Разве не понимаешь – парень никогда государя и их высочеств не видал… ополоумел от счастья… он же деревенщина, в моем доме живет, в моей лавке в Гостином сидельцем служит, он моей дочке жених…

– Неужто? – вытаращил глаза и сразу смягчился стражник. – Эх, повезло ж тебе, раззява! Нет, в самом деле жених ты Пелагеи Прохоровны?

Прохор Нилыч незаметно, но сильно ткнул Гриню в бок.

– В самом деле, – пробормотал Гриня, разжимая пальцы и отдавая стражнику косынку.

Раздался гудок – поезд тронулся, из паровозной трубы повалил дым. Царская семья отправилась в Павловск первым железнодорожным составом.

А люди осторожные, между прочим, оказались правы. Когда искры посыпались из паровозной трубы, ветром отнесло их в государев вагон, и на нескольких столах вспыхнули салфетки. Дамы подняли крик, но кавалеры – а в первую очередь князь Барятинский – проворно выбросили салфетки в окна, заслужив похвалу от императора за отвагу и смекалку. Дамы расцеловали храбрецов. Барятинскому досталось два поцелуя от великих княжон: от Олли и от Мэри.

А люди побойчее успели подобраться к насыпи, обгорелые салфетки подобрать и унести в свое хозяйство. Что с возу упало, то пропало!

* * *

– А скажите, князь, какой должна быть девушка, на которой вы захотели бы жениться? – спросила Мэри, осторожно протыкая кончиком зонтика большой кленовый лист.

Они шли по берегу Серебряного озера в Гатчине. Сизое марево подернуло его чистейшие воды. Деревья вокруг еще не все облетели, но все же в сплошной желтизне парка кое-где сквозили прозрачные аллеи голых деревьев, навевая тоску и заставляя зябко передергиваться: это был злорадный привет наступающей зимы.

Недавно закончились большие кавалерийские маневры. Мэри с детства любила их, любила все военное… еще бы, ведь она была дочерью своего отца, который, недолюбливая Грибоедова, полагал, что ему многое можно простить за одну только гениальную строфу:

Когда из армии, иные от двора
Сюда на время приезжали,
Кричали женщины «ура!»
И в воздух чепчики бросали!