Звезда моя единственная

– Ну, в таком случае почему бы вам не начать ухаживать за ее сестрой? – спросила она, с трудом утаив нотку раздражения. – Она, наверное, хорошенькая. А что юная – так ведь подрастет. Нужно только набраться терпения и подождать.

Она тряхнула зонтом, и лист свалился на землю, вмиг исчезнув среди множества себе подобных, усыпавших дорожку парка.

– Нужно только набраться терпения и подождать! – вдруг услышала она собственный голос, прозвучавший отнюдь не из ее уст, а долетевший как бы со стороны.

И еще раз:

– Нужно только набраться терпения…

– И подождать…

– Набраться терпения…

– И подождать…

Барятинский и Мэри испуганно схватились за руки. Они и не заметили, как дошли до грота «Эхо» – низенькой арки под каменистым сводом зеленого склона. В этом гроте был скрыт выход из подземного хода. Рассказывали, что этот ход прорыл некогда знаменитый Григорий Орлов, возлюбленный императрицы Екатерины, на случай внезапного бегства из дворца.

Отец не любил таких рассказов, знала Мэри. До нее доходили слухи о том, что этот Орлов был замешан в государственном перевороте, после которого Екатерина взошла на престол, даже, кажется, приложил руку к убийству императора Петра Федоровича… Болтовни на эту тему Николай Павлович не терпел. Для него история Гатчины началась с того времени, как там поселился император Павел, его отец и в ту пору еще наследник престола.

Именно из-за неприязни к старым слухам Николай Павлович никогда не ходил гулять к гроту «Эхо». А дети его обожали! Стоило перед сводом грота произнести слово или фразу, как меньше минуты спустя они вдруг возвращались, повторяясь с необыкновенной ясностью. Правда, это удивительное свойство проявлялось лишь тогда, когда железные ворота в гроте были открыты. И как раз сейчас они были распахнуты, именно поэтому слова Мэри и прозвучали так громко и отчетливо, с пугающей внезапностью.

– Боже, словно голос судьбы… – глухо проговорил Барятинский, еще крепче сжимая руку Мэри. – Я тоже говорю себе, что слишком нетерпелив, что мне нужно научиться ждать, может быть, фортуна окажется ко мне благосклонна, а император сочтет меня достойным, но…

Мэри не верила своим ушам. Да ведь не только глупенькая Олли мечтает о Барятинском! Кажется, он тоже неравнодушен к ней!

Да как они смеют?! Мэри почти выбрала его для себя, а они… а эти двое…

Она вырвала свою руку и побежала вперед, не разбирая дороги, прямо по листьям.

Олли! Белобрысая, невзрачная, тусклая, с глазами вечно на мокром месте! Олли стала соперницей ей, блестящей, яркой, всеми обожаемой, очаровательной… ей, которая выслушала столько признаний… ей, которая полна острой, пьянящей, женской, а отнюдь не пресной девичьей прелести!

Злые слезы застилали глаза, и Мэри внезапно споткнулась о какую-то ступеньку, начала падать…

– Мэри! – Барятинский догнал ее и едва успел подхватить, удержать, не то она свалилась бы в небольшой водоем, словно бы лежащий в глубине плоской гранитной чаши. Края ее были изогнуты, напоминая лепестки каменного цветка. Это был очаровательный восьмигранный колодец, питаемый подземными ключами. Вода из него уходила в Серебряное озеро и была столь же прозрачной и чистой, как озерная. И еще более студеной. – Мэри, что с вами?

Она всхлипывала и вырывалась, но Барятинский схватил ее и поставил на край гранитной чаши, сжав так крепко, что она не могла шевельнуться.

Теперь ее лицо было на уровне его лица, а ее губы – на уровне его губ.

– Отпустите, – прошипела Мэри. – Идите к своей Олли!

Барятинский чуть улыбнулся и обнял ее еще крепче, так, что лица их почти соприкоснулись.

– Пустите, говорю я вам!

– Тише, не вырывайтесь, – прошептал он, щекоча усами ее щеку. – А то мы с вами вместе упадем в колодец. И тогда меня лишат чина, звания и наград за то, что я не уберег вашего туалета… Это парижская модель, верно?

Мэри стало смешно, но так быстро прощать его она не была намерена.

– Нет, это куплено в одной из лавок Гостиного двора, в Малой Сурожской линии, – съязвила она, и мгновенное воспоминание, от которого стало жарко, вдруг вспыхнуло в памяти.

Гостиный двор… Глаза Грини… Руки его, поцелуи его!

Страсть, впервые испытанная…

Она даже покачнулась, и Барятинский подхватил ее на руки.

Мэри смотрела на него, чувствуя, как горят ее щеки, а пальцы вдруг начали стынуть.

– Помните тот день, когда мы поехали первым поездом в Царское? – спросил он, внезапно охрипнув. – Помните, у вас улетела косынка, и какой-то мужик не хотел ее отдавать? Мне рассказал стражник, что он прижимал ее к лицу и не мог надышаться вашим запахом. Это сводило его с ума. А вы думаете, меня не сводит с ума то, что я держу вас на руках? Держу, прижимаю к себе все крепче, все крепче…