Звезда печального счастья

Однако скоро кончилась и водка, и дорожное путешествие узников. Темно и тихо было в Чите, когда туда въехали дорожные возки арестантов. Их сразу же провели в маленькое деревянное здание, в котором две комнаты, разделенные сенями, да небольшой закуток в самих сенях должны были принять больше десятка арестантов. Поручик, принявший их, обошелся с узниками довольно грубо, провел их в одну из комнат, перерыл все вещи, поставил у дверей караул и запер дверь.

Света никакого не было, лишь в крохотное оконце проблескивали отсветы от снега, ничем не накормили их здесь, и это вселило в них унылые мысли. Однако кое-как раздевшись, улеглись они спать в кандалах и верхней одежде и провели ночь, ворочаясь с боку на бок.

Но утром, лишь только часовой открыл замок на двери, в комнату вошли уже прибывшие раньше два брата Муравьевых, Иван Анненков, Свистунов, Завалишин, Торсон-моряк и два брата Крюковых…

Иван Анненков сразу же бросился к Михаилу Александровичу.

— Что Полина? — даже не поздоровавшись, рванулся он к Фонвизину. — Приедет ли, когда? Есть ли у нее разрешение на выезд?

Михаил Александрович успокоил его. Он старательно рассказал, как пробилась Полина Гебль к императору, как получила разрешение на выезд в Сибирь к Анненкову, — все, что сообщила ему Наталья.

Анненков, флегматичный обычно, тут не выдержал, он обнял Михаила Александровича и прижался к его плечу:

— Ах, вы спасли меня! Я уже и не знал, что думать! Никаких известий, никаких вестей. Но она приедет, о чудо, о восторг…

И, словно устыдясь своего взволнованного вида, наскоро прибавил:

— Простите, я словно забыл, что вы только что прибыли. Позвольте мне помочь вам…

Он рассказал о порядке житья здесь, в Читинском остроге, но каждую минуту прерывал себя новыми вопросами о Полине — было видно, что уже не хватает у него терпения дожидаться суженой…

Михаил Александрович с грустью подумал, что и он вот так же, с нетерпением будет ждать приезда Натальи, вот так же расспрашивать всех, кто еще недавно был в России, о ней, и каждое слово о ней будет для него благой вестью…

Каждые три дня прибывали и прибывали новые арестанты. Трое, четверо, а иногда и пятеро новых привозили вести из России, и теперь Михаил Александрович с нетерпением ждал каждого известия, каждого слова о жене. Иногда ему передавали пару слов от нее, иногда никто и не видел Наталью Дмитриевну, и все с большей грустью убеждался Фонвизин, что для него осталась одна только надежда — на приезд жены. Каждое слово о ней ловил он со страхом и болью, все хотел убедиться, что она жива и здорова, что дети не больны и что намерения ее приехать к нему не переменились.

Ночью, лежа на деревянных нарах, кое-как застеленных тощим тюфяком с соломой, и укрываясь одеялом, привезенным ею, он мечтал о том времени, когда увидит опять ее сияющие голубые глаза, вопьется губами в ее пухлый по-детски рот, как обоймет все ее белоснежное гладкое тело, расцелует ее бархатно-белые руки. Все его мысли, все его думы были только о ней, потому и не обращал он внимания на неудобства и неустройство быта каторжников.

А между тем прибыло уже более семидесяти новых арестантов, и их селили в тот же домик, в котором поместились и первые прибывшие. А потом отвели им другой, стоявший в противоположном конце селения.

Чита.

Акварель Н. Бестужева.

«Дом и сад коменданта читинского острога генерала Лепарского,

запретившего всякие сношения кандальников с остальным миром».

Только в самом конце зимы у Фонвизина словно раскрылись глаза, и он стал примечать, как живут арестанты, какие разговоры ведут между собой и каким образом устроило правительство их быт…

Заметил он наконец, с каким тщанием и ревностным следованием инструкциям организовал их житье-бытье Станислав Романович Лепарский, назначенный комендантом острога.

Генерал-майор Лепарский был отставным кавалеристом, пожилым холостяком. Больше двадцати лет он командовал Северским конноегерским полком, шефом которого был сам Николай, тогда еще не император, а великий князь. Лепарский заслужил славу человека, умевшего сгладить все шероховатости и неприятности, умевшего ладить с людьми, не наживая себе врагов. И, когда понадобился Николаю комендант для надзора над арестованными декабристами, он выбрал Лепарского и собственноручно поручил ему комендантство в Читинском остроге.

В юности Лепарский получил довольно приличное образование, был питомцем иезуитов в Полоцке, хорошо изучил латинский язык, свободно и бегло разговаривал, читал и писал на французском и немецком, много читал. Полвека провел он в строевой службе — в походах, учениях и маневрах, но это не вытравило доброты из его сердца и честности из его ума.

Он участливо расспрашивал арестантов об их нуждах, помогал чем мог, но не мог преступить положенных инструкций и строжайше запрещал писать к родственникам и знакомым — Николай запретил всякие сношения кандальников с остальным миром.

Он окружил стражей всех арестантов, вел за ними неукоснительный надзор, но в пределах отведенных ему инструкций, где только мог, способствовал ослаблению их тягот.