Целое столетие прошло с тех пор, как подвергнута была жесточайшему наказанию фрейлина императорского двора Лопухина. Она виновна была лишь в том, что красотой превосходила царицу Елизавету. Ее раздели на глазах черни, и это было для нее самым страшным позором. Она отбивалась, кусалась, царапалась! И палач постарался отомстить ей за укусы и царапины. Он сек ее так беспощадно, что спина ее скоро превратилась в кровавые лохмотья, а потом отхватил язык и показал народу:
— Кто желает свежего язычка?
И народ упивался жестокой казнью…
Через двадцать лет вернулась Лопухина из ссылки в Сибири, и никто уже не узнал прежнюю красавицу…
Но теперь отношение народа к наказанию женщин изменилось. Даже правитель Петербургской губернии писал:
«Между простым народом есть много людей, которые считают за стыд и грех смотреть на публичное наказание женщин. Из толпы при каждом публичном наказании бросают на эшафот деньги, и нередки бывали случаи, что старались подкупить палачей, чтобы хоть сколько-нибудь облегчить участь преступницы. Из двух преступниц, наказанных в Санкт-Петербургской губернии в течение 1855 года публично, крестьянская девушка деревни Мензоши Матрена Васильева приговорена была за умерщвление плода к наказанию 10 ударов плетьми через палача и ссылке в Сибирь на поселение. Приготовления к наказанию ее произвели чрезвычайное волнение в народе. Несколько крестьян приходили в земский суд просить ее в замужество, полагая этим избавить ее от наказания рукой палача. Люди эти совершенно не знали Васильеву, и только одно сострадание побудило их к подобной просьбе…»
Мягкое и милостивое правление Александра оказало уже свое влияние на дикие нравы России.
Оглядывая историю России, грубые и дикие ее нравы, Александр задумывался и о том, кому необходимы все эти страдания, эта кровь, эти стоны и варварство. Небесные его друзья знали эту тайну, но Александр понял только одно — темным силам, повелевающим целыми народами, необходимы излучения страдания и отчаяния. Бог несет лишь свет, добро, любовь, темные силы — страждут боли, крови, страданий…
И все глубже и глубже погружался Федор Кузьмич в эту борьбу темных и светлых сил и понимал, что до конца жизни предстоит ему еще узнать так многое, что недоступно простому человеку, не проведшему столько лет в затворничестве и молитве…
Уже и сострадание, и доброта поразили его в Сибири, где преступникам, каторжанам, бежавшим от невыносимых условий жизни на каторге, помогал сам народ, оставляя для них пищу и одежду на особых полочках, устроенных возле окошек, сострадание и доброта были для простого народа Сибири столь же неотъемлемой частью характера, как порок и обман, рабское холопство и угодничество для средней полосы страны.
Многое прозревал старец Федор Кузьмич в своих беседах с небесными водителями и поднимался в такие выси, куда смертным путь заказан… И добротой и любовью наполнялось его сердце, и сострадание становилось для него главным в его сердце.
Его раздумья и размышления складывались в чашу мысленных богатств человечества, и только теперь начал он осознавать, что его Священный Союз, который мечтал он устроить на началах христианской любви и добра, на началах нравственности и этики и который так не удался ему, есть лишь крохотный шажок на пути объединения всего человечества в братство. И придет время, когда поймут все страны и все народы, что объединение это на основе крепких нравственных устоев станет необходимым и неизбежным. Крестьяне, приходившие к нему, убеждали его в этом — они были мудрее, чище и нравственнее любого из помещиков средней полосы России, веровали крепче, уповали на Бога, но и сами строили своими руками путь доброты и сострадания.
Он не переставал изумляться неисчерпаемой этой доброте, выжившей при всех страшных основах государства, прибегавшего для их подчинения к жестоким зверствам, пыткам и издевательствам.
Глядя на синие язычки пламени, прозревал он великое будущее всего человечества и стремился и себя причислить к тем воинам, что борются за его возвышение, осветление духа, очищение людских сердец от всего жестокого, наносного, зверского…