Граф Милорадович, как петербургский военный губернатор, приказал коменданту послать приказ по караульным постам, чтобы караулы тотчас были приведены к присяге Константину. Николай же отправился в пустую уже церковь и там перед аналоем присягнул Константину.
Принесли аналой для присяги внутреннего караула.
— Что это значит, эти приготовления, — заволновались гвардейцы.
Комендант объявил, что прежний император Александр скончался и теперь надобно присягнуть на верность новому императору Константину. Но головной гренадер вышел вперед и удивленно проговорил:
— Мы и о болезни его величества не слыхали, и правда ли все это, и не есть ли это переворот?
Сколько ни убеждал караул комендант, гвардейцы присягать отказались.
Пришлось прибегнуть к помощи великого князя Николая.
Он пришел и убедил гвардейцев, что сам только что принес присягу Константину, потому что император Александр почил в бозе…
Только тогда караульные согласились принести присягу, но заметно было, что делают они это с большой неохотой — в армии, гвардии Константина не любили, знали его за грубого и жестокого командира…
После этого присяга пошла по раз и навсегда заведенному образцу. Присягнули сенаторы по одному только устному заявлению министра юстиции. Никто не спросил ни о духовном завещании покойного императора, никто не осмелился даже попросить прочесть его. Министр же потребовал прислать пакет с завещанием к себе домой.
Тут же был изготовлен сенаторский указ об общей присяге по войскам и всем служащим людям…
Николай волновался. Он присягнул, но внутри у него все кипело. Его права на престол, даже подтвержденные императором Александром, оказались фикцией, а он уже собирался царствовать и размышлял о том времени, когда начнет распоряжаться в стране…
Вернувшись в свой дворец, куда он приказал выехать из Зимнего, Николай послал за Опочининым — бывшим в отставке действительным статским советником. Только он мог поехать в Варшаву, только его смог бы принять Константин.
Несколько часов в присутствии Опочинина трудился Николай над письмами к брату. Он напомнил ему о его обещании отказаться от трона еще перед своей женитьбой на Иоанне Грудьзинской в 1822 году, просил приехать и подтвердить своим манифестом отречение от царствования.
Вечером Опочинин уехал, но возвратился на другой же день. По дороге он встретил великого князя Михаила, едущего из Варшавы.
Михаил сразу же был проведен к Николаю. Он сообщил, что в день получения известил о смерти Александра Константин заперся в своих апартаментах, никого не хотел видеть, ни с кем не хотел разговаривать. В Варшаве никого не приводили к присяге…
И снова трудился Николай над составлением писем Константину. После принесения присяги он один имел власть разрешить от нее своих подданных. Но Константин даже не объявил никому об известиях, полученных из Таганрога, выжидал — либо он не хотел царствовать, либо ждал известий из Петербурга.
Злоба душила Николая. Каков братец — то отказался, то теперь выжидает, что будут делать его подданные. Без его приезда, без его манифеста никто не имеет право вступить на престол, хотя бы и было то завещано покойным императором…
Он написал ему письмо, требовательное и верноподданническое, еще раз напомнил о его обещании и отречении, правда, не по всей форме, еще в 1822 году. Написал, что матушка гневается на него, что сам он в ложном положении и настаивал, чтобы брат приехал…
Только скорый и возможный приезд Константина мог исправить все дело — никто не мог освободить от присяги, раз уж она принесена по всем российским законам…
Опочинин уехал с сильным желанием привезти самого Константина в столицу, в крайнем случае привезти от него манифест, официальный документ об отречении. Николай не надеялся, чтобы Константин приехал сам — он понимал, что трусит брат и как в то же время хочется ему воссесть на российском престоле. В бешенстве от позиции брата Николай теперь не ждал ничего хорошего, не надеялся ни на да, ни на нет.
Положение впервые на российском престоле создалось настолько странное, что по столице шумели разговоры и все беседы вертелись вокруг только одного — кто же будет императором? Константин много лет жил в Варшаве, он уже был чужим для русских, и потому относились к нему неприязненно. А воспоминания, которые он оставил по себе в столице, никого не привлекали к его личности. Но полька, низкого рода, чтобы стала русской царицей — эта мысль возмущала всех.
Константин молчал…