Звезда печального счастья

Она все покачивала головой, веря и не веря этому взгляду Пущина, волновалась от сознания, что может приворожить и такого серьезного человека, как он, пугалась, что это друг, искренний и давний, Михаила Александровича, отмахивалась от этого взгляда, старалась придать ему совсем другое значение. Но он не выходил из ее головы, этот преданный, любящий, немного грустный взгляд…

Будничные дела и заботы немного затормошили ее, заставляя выбросить из головы все, что было ненужного при ее хозяйственных заботах, но время от времени она застывала без движения посреди самой несносной работы, вспоминала этот взгляд и вся обливалась жаром…

— Господи, пощади, — стояла она на коленях перед распятием, — какая же я грешница! У меня все так хорошо, у меня такой чудесный малыш, лучше и добрее моего мужа не сыскать в целом свете, а я…

Но вставало перед ней гладкое чистое смугловатое лицо Пущина, его высокие темно-русые волосы над чистым и светлым лбом, его карие, затененные густыми ресницами глаза и этот взгляд, который невозможно было забыть…

Она похоронила этот взгляд в своем сердце, никогда больше не вспоминала о нем, но никогда и не забывала…

Она с нетерпением ждала Михаила Александровича, терзаясь сомнениями и страхом, не делясь ни с кем своими опасениями. Да и с кем ей было поделиться? Свекровь так далека от всех проблем жизни, для нее главное — узнать новые сплетни московского общества, выделиться на приемах и посудачить с Анной Ивановной Анненковой и другими московскими барынями. Смутные опасения невестки ей даже и во сне не снились…

Между тем в Москве Фонвизин снова встретился с членами тайного общества. Собрались на квартире у кого-то из московских активистов и думали, что предпринять в ситуации, когда царь и не думает исполнять своих обещаний по конституции, когда рабство уже становится невыносимым.

На одном из этих совещаний Якубович, самый горячий, необузданный член московского общества, предложил убить царя, воспользоваться суматохой и потребовать введения в стране конституции.

Михаил Александрович, как один из старших и опытных, боевой генерал, едва не задохнулся, когда услышал такие речи.

— Бросить жребий, — предлагал Якубович. — А нет, так я сам это сделаю…

Сколько ни отговаривали участники тайного совещания Якубовича от этого намерения, могущего только повредить делу, он не сдавался.

— Если вы будете настаивать на этом безумном предприятии, — резко сказал Михаил Александрович, — я не только выйду из общества, но даже смогу и предупредить правительство об этой безумной затее…

И тут, как гром среди ясного неба, прилетело известие о смерти Александра…

Собирались, говорили, толковали о том, что последует за кончиной Александра. Собирались либо в доме у Фонвизина или у Митькова, давнего знакомого Михаила Александровича еще по заграничным действиям. Удивительная атмосфера создалась на этих сборищах. Все как будто ожидали чего-то торжественного. Нарышкин, недавно приехавший с юга, уверял, что там все готово к восстанию и что южные члены имеют за собой огромное количество штыков. Митьков, также недавно вернувшийся из Петербурга, уверял, что и петербургские члены могут в случае нужды рассчитывать на содействие большей части гвардейских штыков.

В этой странной напряженной атмосфере ожидания Семенов, один из участников общества, получил из Петербурга письмо от Пущина. Прочитанные известия ошеломили москвичей. Пущин подробно рассказал о ходе выступления гвардии, о подавлении восстания 14 декабря…

Поздно ночью Якушкин вместе с Алексеем Шереметевым приехал в дом Фонвизина. Они разбудили его, наскоро передали содержание письма Ивана Ивановича и все вместе отправились к Митькову.

Долго говорили, спорили и решили так:

«Фонвизину надеть утром свой генеральский мундир, потом отправиться в Хамовнические казармы и поднять войска, в них квартирующие, под любым, неважно каким, предлогом. Митьков и Якушкин должны уговорить начальника штаба 5-го корпуса Гурко, раньше состоявшего членом Союза благоденствия, поддержать восстание в Москве, арестовать корпусного генерала Толстого и генерал-губернатора Голицына. Шереметев, его адъютант, должен его именем привести в город части, расквартированные в окрестностях Москвы, и с помощью Нарышкина присоединить их к восставшим».

Но едва все участники разработали свой план, как тут же поняли не только его нереальность, а просто смехотворность. Никто из совещавшихся не принадлежал к войскам, кроме адъютанта Шереметева, никто не смог бы поднять войска…

Они обсудили положение еще раз, увидели, что план их безнадежен, обречен на провал, и решили отложить обсуждение до завтра…

А наутро в Москву приехал представитель нового царя Николая Е. Комаровский с известием о событиях 14 декабря, о подавлении бунта пушками, о гибели тысяч людей. Приказ царя гласил — привести всю Москву к присяге…

В тот же день все войска, расположенные в Москве и ее окрестностях, присягнули на верность новому императору Николаю Павловичу…